Николай Нароков - Могу!

— Ну-ну… Так что же?

— Ничего… — застенчиво пожал плечами Миша, сомневаясь, может ли он смотреть на Табурина.

— Ничего? — переспросил тот. — Не люблю я этого слова: ведь из ничего никогда не выйдет ничего.

Он достал из кармана непочатую пачку сигарет, подцепил ногтем синюю бандерольку, сорвал ее и аккуратно открыл пачку, тщательно расправив сгибы. Миша следил за ним, и каждое движение Табурина ему нравилось.

— А ведь вы не так раскрываете пачку, как все! — вдруг заметил он, обрадовавшись, что нашел, о чем заговорить.

— А как же надо иначе?

— Не «надо», а… Я видел, что все просто обрывают уголок и через него достают сигарету. А вы не как все, а как-то по-своему!..

— Да позвольте мне хоть сигарету-то достать не «как все»! — притворился рассердившимся Табурин. — Ей-Богу, с ума можно сойти от этого «как все»! И что это за страсть к стадности у нас появилась: обязательно — «как все»! А ведь от этой стадности бежать и спасаться надо, потому что в ней человек гибнет: растворяется, обезличивается и… и одним словом, — нет его!

— Да, да! Да, да! — понял его мысль и обрадовался Миша.

Он хотел что-то добавить, сказать свое, но не решился и смолчал.

— Такие-то вот дела! — шумно выпустил дым изо рта Табурин. — Но сейчас меня эта самая стадность ничуть не интересует, потому что у меня только одно в голове сидит: вот это убийство.

— Ах, да! — с искренней болью подтвердил Миша. — Это так ужасно!

— Еще бы не ужасно!.. Вы ведь знаете, обвиняют нашего Виктора… Конечно, улики против него несомненны, об этом спорить не приходится, а вот мне все же как-то не верится! Я вот и хотел поговорить с вашей тетей. Она ведь как-никак последняя, кто был там перед убийством и, может быть… Что она думает?

— Я не знаю…

— Но о том, что Виктор арестован, вы ведь знаете? Софья Андреевна знает?

— Да… В газетах было!..

— И Софья Андреевна ничего об этом не говорила?

— Она сказала, что и раньше знала, будто Юлия Сергеевна и Виктор… — начал было Миша, но спохватился, густо покраснел и замолчал.

— Да, да! — неопределенно подтвердил Табурин, делая вид, будто не замечает смущения Миши. — Может быть, оно и так! А вы мне вот что скажите: когда Софья Андреевна в тот несчастный вечер вернулась от Елизаветы Николаевны, она ничего не говорила? Ничего особенного не заметила там?

Вопрос был нелепый, и Табурин знал, что он нелепый, но не смущался и говорил наобум.

— Нет… Она только какая-то озабоченная была или, может быть, усталая. Не захотела ужинать и ушла к себе. А мне скоро после того ужасно спать захотелось, и я тоже ушел.

— Чего ж это на вас сон напал? Ведь еще совсем не так поздно было!

— Не знаю… Но помню, что нестерпимо спать захотелось!

— И что ж, крепко спали? Никакие предчувствия вас не беспокоили? — усмехнулся Табурин. — Впрочем, они и меня в ту ночь не беспокоили! Здесь вот что делалось, а я… спал!

— И я тоже…

— Счастливцы мы с вами, умеем крепко спать… У вас всегда сон хороший? У меня он всегда хороший!

— Раньше я очень хорошо спал, когда еще во Франции жил!.. А теперь… — начал было Миша, но смутился и замолчал: испугался, что Табурин догадается, почему у него теперь плохой сон.

— Но в ту ночь, говорите, спали без просыпу?

— Да, до самого утра… Я когда утром проснулся, то даже подумал: не заболел ли я, что так долго спал. Потому что утром чувствовал себя плохо: какая-то муть в голове и вялость. А потом все прошло!

— Бывает!.. — равнодушно заключил Табурин.

Он слушал почти безучастно, как будто и его вопросы, и Мишины ответы его ничуть не интересуют, но сам был напряженный и старался запомнить каждое Мишино слово. Миша, кажется, не говорил ничего особенного, но Табурину казалось, будто во всем есть скрытый смысл, которого он еще не понимает, но который нужен или, вернее, будет нужен.

— Да! — переменил он тон. — Жаль, что я не застал Софью Андреевну, очень жаль… Давно ее не видел, с самого того дня… А скажите-ка вы мне вот что: она перед тем днем никуда не уезжала?

— Нет, а что?

— Да ничего, пустяки! Просто мне хотелось проверить: мне кажется, будто я как раз в тот самый день видел ее на аэродроме! — с самым невинным видом соврал он.

— Она… Я не знаю, уезжала ли она куда-нибудь, но ночью перед тем ее не было дома, а вернулась она только днем, часа в два или три…

— Вот-вот-вот! — подхватил Табурин. — Мне и казалось, будто я как раз в это время видел ее на аэродроме. Она, верно, редко бывает дома? — опять переменил он тон.