Лин Ульман - Когда ты рядом. Дар

— Глупости, — сказала Алисе, когда мы уже остановились у церкви.

— Что случилось, Алисе? — спросил я.

— Мне кажется, я совершаю большую ошибку, — ответила она.

— Перестань, Алисе, — сказал я, выходя из машины и открывая для нее дверь.

Резким, почти агрессивным движением она подобрала свои юбки, откинула с лица вуаль и зашагала к церкви. День был солнечный, но очень ветреный. Она обернулась и крикнула:

— Папа, пойдем же! Все уже там. Нам осталось только зайти внутрь!

Перед входом в церковь она разгладила юбки, я поправил на ней вуаль. Она с упрямством взглянула на меня, и тогда я погладил ее по щеке.

— Тебе он не очень-то нравится, да? — прошептала она.

— Алисе, это ведь не я за него выхожу, а ты.

Заиграла музыка, двери распахнулись, и мы с дочерью торжественно вошли в церковь. Все гости встали. У алтаря стоял тот замечательный жених и двое свидетелей. Все взгляды были устремлены на нас. Алисе замедлила шаг, наклонилась ко мне и шепнула:

— Понимаешь, папа, единственное, о чем я сейчас думаю, — это что через пять лет мы разведемся. Дольше я с ним не выдержу.

Мы продолжали идти. Я тихо сказал, что сейчас не время обсуждать ее возможный развод. Тогда она остановилась. Чуть слышный шум прокатился по церкви. Любопытные возгласы. Алисе прошептала:

— Дело не в том, что он не нравится тебе, папа. Дело в том, что он мне не нравится! По-моему, он надменный дурак. Ты только посмотри на него! Стоит такой торжественный, с самоуверенной миной и ждет, когда мы с ним станем мужем и женой. Я чувствую, папа, что ничего хорошего из этого не выйдет!

Мы стояли посередине церкви и разглядывали этого жениха. Мы долго на него смотрели. Он уже начал нервничать. Наконец я повернулся к дочери.

— Ладно, ладно, Алисе. Нам остается только одно, — прошептал я.

Она подняла на меня глаза и улыбнулась своей самой прекрасной улыбкой.

— Бежим отсюда, — закончил я. — Сейчас же!

Мы развернулись. И по-прежнему торжественно зашагали обратно, прочь от алтаря, прочь от замечательного жениха. Совершенно сбитый с толку церковный служка открыл перед нами двери и выпустил нас на волю. Прежде чем гости опомнились, мы уселись в «фольксваген».

— И куда мы теперь поедем? — спросил я ее.

Алисе расхохоталась.

— Папа, я тебя обожаю! — сказала она и положила голову мне на плечо, когда я завел машину и мы тронулись. — Правда-правда, я так тебя люблю!

Вот и сегодня у нас опять такой день, когда надо идти в церковь, точнее, в крематорий. Теперь это связано со Стеллой. Следующие похороны, на которые я попаду, будут моими собственными. Эта мысль приносит мне облегчение. Смерть меня не пугает. А вот Стелла боялась смерти и, может, именно поэтому старалась спрятаться от нее за повседневными мелочами. Хотя кто знает. Она была молода. У нее были дети. Две девочки — Аманда и Би, маленькая молчунья, ее Стелла родила от тщеславного дурака, которого выбрала себе в мужья.

— Тебе же никто не нравится, Аксель. У тебя все то старые ведьмы, то отвратительные, то лживые, то невыносимые дураки. Как ты там назвал Мартина?

— Тщеславный дурак.

— Ну объясни почему?

— Он легкомысленный.

— Так ведь и ты по-своему легкомысленный.

— Он неискренний.

— А ты-то сам? Ты — искренний?

— Он тебе зла желает.

— Если б ты знал, чего мне другие желают.

Я не боюсь смерти. Как-то очень давно отец убедил меня, что самоубийство — одно из основных прав свободного человека. Выход есть всегда. Я с детства знал, что выход всегда найдется! Отец так и покончил со всем, да еще маму с собой забрал. Хотела она этого или нет, я не знаю. Они исчезли в Троллхеймене, их тела нашли только перед самой войной. Мы, дети, к тому времени уже повзрослели и разъехались. Говорили, что они попали под оползень. Денег после них не осталось. От матери моим сестрам достались какие-то платья и дешевые драгоценности, а мне досталась люстра. Герд нравилась эта люстра. Когда мы поженились, Герд повесила ее в гостиной. Она говорила, что так и в комнате много света, и сама люстра сияет. «В отличие от меня. Я и сама не сияю, и другим от меня мало света», — сказала она. Я помню, как она сидела на полу под люстрой в своем голубом клетчатом платье, с наброшенным на плечи желтым свитером, с волосами, заплетенными в косу, и часами смотрела на эту люстру. Однажды ночью, когда Герд заснула, я выскользнул из кровати, осторожно прокрался вниз, в гостиную, встал на стул и одну за другой снял с люстры все стеклянные подвески, так что от люстры остался один голый каркас. На следующее утро Герд потребовала объяснений. Я не считал себя обязанным что-либо объяснять, о чем и сказал. Коробка с подвесками до сих пор лежит в подвале, рядом с шарманкой.