Джон О'Хара - Весенняя лихорадка

Барбара крепко спала, лежа на правом боку и вытянув левую руку на подушке. По сравнению с Рут ее поза была неловкой. Рут лежала на спине, чуть приоткрыв рот и раскинув руки, сначала она напомнила Эмили о распятии, потом почти сразу же о плакате Красного Креста. Рут была той дочерью, на которую она с гордостью смотрела; Барбара — той, которую защищала, оберегала и приносила бы ради нее жертвы, будь в том необходимость. Но сейчас ее интересовала Рут, так как она была ближе к Уэстону, а на уме у Эмили в данное время был только Уэстон.

Рут спала так спокойно, так неподвижно, что походила на мертвую, одна нога у нее была чуть согнута, однако не настолько, чтобы разрушить иллюзию смерти, которая — с сознанием, что это иллюзия, — на секунду возникла у Эмили.

Рут открыла глаза, не шевельнув больше ни единой мышцей. У нее был сдержанный, но гордый вид человека, который просыпается легко и полностью.

— Мама, — сказала она.

— Ш-ш-ш.

— Уже пора в школу?

— Нет, — прошептала Эмили.

— Отлично. — Рут улыбнулась и закрыла глаза, потом открыла их снова и спросила: — Почему ты поднялась так рано?

— Говори потише. Папа плохо себя чувствует, и мы должны не шуметь.

— Что с папой?

— Вчера вечером его избили в драке.

Эмили не сознавала, что говорит, пока не закончила фразу. Ей не случалось лгать этой дочери. Слова были сказаны, и Эмили стала искать оправдание этой откровенности. Но не могла найти никакого.

— О, — произнесла Рут, потом снова: — О.

Эмили поняла по двум «о», что происходит в сознании Рут. Первое означало боль и глубокое сочувствие, которых можно было от нее ожидать. Второе — желание спросить где, когда, кто, сильно ли — и жесткий самоконтроль.

— Его избили не сильно , — сказала Эмили, — но все же он плохо себя чувствует. Дорогая, когда Барбара проснется, не говори ей ничего об этом.

— Но она будет шуметь. Ты же знаешь, какая она.

— Скажи ей, что у папы болит голова, и пусть не шумит.

— Могу я что-нибудь сделать? Теперь я не хочу больше спать.

— Самое лучшее — вести себя тихо, не издавать ни звука, который потревожит папу.

— Как его избили?

— Главным образом ногами по ребрам и кулаком по лицу. Не беспокойся о нем, Рут. Постарайся заснуть снова.

Эмили пригладила волосы дочери, словно у той был жар, коснулась ладонью лба. Пошла на кухню, включила кофеварку. Села и стала ждать, глядя прямо перед собой и думая о Рут, ее красивых, умных, наивных глазах и певучем голосе, том, как она спросила: «Что с папой?» Потом подумала об очертаниях тела дочери под одеялом. В эту минуту, возможно, в Нью-Хейвене или в Кеймбридже [38] Кеймбридж — пригород Бостона, где находится Гарвардский университет, старейшее высшее учебное заведение США. , какой-то молодой человек, который со временем… Нет, все будет хорошо. У Рут это будет любовь, единственная любовь. Беспокоиться нужно о Барбаре, у нее будет одна любовь за другой, много страданий, за ней будет нужен присмотр. Эмили подумала, что впервые поняла, почему чаще думает о Рут. Они понимали друг друга; Рут понимала Барбару и понимала себя. Это хорошо — только слишком уж четко. Нет, если Рут понимает так много, то наверняка будет несчастна еще из-за чего-то. Из-за чего? Эмили вернулась к мысли о маленьком женском теле Рут. Все было при ней, готовое к вхождению в жизнь; груди были маленькими, но они были; бедра были неширокими, но они были; и частью ума или осведомленности за умным взглядом было знание, которое Эмили сообщила ей почти два года назад. Рут знала строение женского тела, насколько его можно описать словами. Нет, нет. Взгляд не был умным; просто у нее умные глаза. Тут есть разница. Но Эмили решила, что будет наблюдать за Рут с молодыми людьми, потому что любит ее.

Она налила кофе в чашку и понесла в комнату Уэстона.

— Я принесла тебе кофе.

Эмили не знала, что Уэстон тем временем разжигал в себе враждебность, необходимую для того, чтобы сказать ей правду. Он хотел сказать ей правду, так как считал, что если скажет сейчас, то будет не так виновен, если случится еще что-то, и отнюдь не был уверен, что ничего не случится. Он знал, что ему снова нужно увидеть Глорию, знал, что хотя сейчас она ему не нужна, первым делом ему понадобится Глория.

— Достань, пожалуйста, мне сигарету из кармана пиджака, — попросил он. — Спасибо. Эмили, я хочу сказать тебе кое-что. Возможно, это последнее одолжение, о котором прошу тебя, и когда я скажу то, что собираюсь сказать, ты больше не захочешь делать мне одолжений.