Александр Казанцев - Школа любви

Я поначалу терпел их, думая, что визиты эти нужны для «общего дела». Ну а дело-то стояло, верней, шло на дно, вызывая мои мучительные бессонницы и злорадство клана Тимульских. Они-то и намекнули мне с большим удовольствием на блеф Волняева. С особым упоением сообщили также, что телефон писательской организации уже не раз указывался в «бегущей строке» телерекламы: по нему, дескать, договориться можно об оптовых поставках продуктов, резиновых калош и других «товаров народного потребления»… И действительно, про калоши меня уже спрашивали по телефону, когда я принимал миловидных и восторженных библиотекарш, приехавших за нашим журналом из неблизкого райцентра. Я им только успел сообщить, что вот, мол, трудности возникли с изданием журнала, надеемся, временные — и тут звонок про калоши. Я-то подумал — номером ошиблись: «Это писательская организация! О чем вы спрашиваете?» А в трубке голос среднеазиатский: «Ага, эта номер!.. Так, это, калоши надо!..» Вспомнилась мне вдруг метафора расхожая: «сесть в калошу» — вот и бросил сердито трубку.

А выходит — в нее я и сел: Волняев-то, значит, угнездившись «клево», продолжал свои делишки обделывать под весьма выгодной писательской «крышей»…

— Вон отсюда! — крикнул я тогда Волняеву.

Тот нагло осклабился — чуть не весь комплект крупных и крепких зубов напоказ — не удивился, не разгневался даже:

— Сам отсюда скоро уберешься, — кулаки его огромные сжались, хоть и разыгрывалась им презрительная невозмутимость.

Мне и голову ломать не надо было над разгадкой его хамской самоуверенности: он знал, что ответсекретарем мне остается быть месяц-два — до отчетно-выборного собрания. Я сам твердил многим, что на новый срок соглашаться не буду — хватит, мол, с меня. Вот Волняев и настроился, видать, потянуть время, меня пересидеть, а после — или «полюбовно» поладить с новым ответсекретарем, или подмять его…

Если бы завязалась драка, он бы меня изувечил, пожалуй, кулачищами своими — бык! Волняев даже и не ждал, чтоб я ударил первым, уверен был: струшу, осознаю, насколько жалок против него, замять попытаюсь… В мутноватых, с поволокой, глазах его было куда больше насмешки, чем злобы. А я ведь и не отличался никогда особой смелостью, но с детства бывают во мне порывы такой отчаянности, что временами себе дивлюсь. Благо, хоть разум подсказал: ударишь — не видать победы, волей гни. Потому и повторил еще непреклонней:

— Вон отсюда!

Вот тогда-то и удивился Волняев, и мигом злоба вытеснила насмешку из глаз его.

— А ведь я тебя урою! — прорычал он мне. — Не жилец ты уже, в натуре!

— В следующий раз проходить будешь мимо — проходи! — процедил я, пригодилась слышанная от кого-то шутка, вовсе не шуточно прозвучала, злостью отчаянной приправлена. Решение уже окончательно созрело во мне: все, хватит, с «Образом» развязываюсь, пусть трепачом зовут, лишь бы не вором.

В глазах экс-капитана Волняева будто айсберги, хладом дышащие, всплыли на треть, предписанную им законом Архимеда.

— Нет, сам я об тебя руки пачкать не стану, а вот ребятки мои взденут тебя на пики!

И вышел, хлопнув тяжелой дверью так, будто фанерная она.

Однако, совершенный хам еще не тот, кто, нахамив, исчезает из поля зрения навсегда или надолго, а тот, кто на другой день является, как ни в чем не бывало. Пришлось мне несколько последующих дней начинать с непреклонного «Вон!» — в результате чего бывший капитан торпедного катера пустил в меня торпедой, начиненной лютой ненавистью:

— Ну, достал ты меня, мудило! Сам тебя подкараулю — кишки выпущу!..

Думаю, не стал он меня подкарауливать лишь потому, что, как узнал я позже, из коммерции ушел экс-капитан в дающую более крутые и надежные «бабки» политику, где требовалась хотя бы внешне незапятнанная репутация. (Но даже при всем «провидчестве» своем не мог я предположить, что через несколько лет прочту в местной прессе о том самом Волняеве, что он, будучи уже областным уполномоченным рвущегося в президенты главного либерал-демократа Жириновского, скрылся из Томска в неизвестном направлении, присвоив солидную сумму партийных денег, компьютер и автомашину «РАФ»…)

Выставив Волняева, в считанные дни умудрился я найти выгодного покупателя барной стойки, которую завез когда-то Тимульский. Благо, резко подорожала она… Диву даюсь, откуда у меня умение такое взялось… Вырученных денег едва хватило, чтобы рассчитаться с основными долгами «Образа», но это уже давало мне возможность сделать крутой разворот: вот, мол, панове Тимульские, забирайте компьютеры, появившуюся при вас оргтехнику, канцелярские принадлежности и бумагу, больше вашей «шарашкиной конторы» в писательской организации не будет! Как говорится, мечта накрылась медным тазом.