Александр Казанцев - Школа любви

— Костя, что с тобой? Побелел весь!.. — это голос Галинки.

А во мне будто струна натянутая звенит, вот-вот лопнет. Вдруг резанула нестерпимая жалость к сестре, и понять эту жалость не смог, хотя с детства страх охватывал временами, что Галинка, единственная, младшенькая, может умереть раньше меня… Пропади он пропадом, дар пророчества, если он действительно, хоть в зачатке, есть у меня! И где ж мне знать тогда, что через восемь лет, в такой же окаянно-високосный год, придется мне хоронить погибшую в автокатастрофе сестру: после отдыха на Бухтарминском море лихо гнал машину подросший племяш мой Минька, поскольку отец его, мой зять, Володька накушался изрядно водки, радуясь хорошему улову…

— Тебе плохо, Костя?

— Ничего, все нормально… — ответил я сестре и вдруг почуял сильную боль в груди, слева. Схватился за сердце. Никогда оно у меня раньше не болело, я и не знал, как оно может болеть, так же как один чудак в анекдоте недоумевал, как это может болеть голова: «Ведь это кость!..» А тут вдруг даже стон вырвался.

Галя, тетя Оля и кузина моя всполошились, уложили меня на диван, хотели «скорую» вызывать, да я запретил. Отец разыскал валидол и, протягивая его мне, сказал с печальной улыбкой:

— Вот и у тебя «валидольный возраст»…

А я глядел на всех родных сквозь подступившие слезы, и уже не стыдная вовсе радость грела мне душу: «Пусть я ничтожный, способный на всякие гадости, но все-таки я не бревно, не бесчувственная скотина. Легла утрата на сердце мое, болью легла!.. Все же не конченый я человек, если меня любят…»

А все-таки, Пеант, ты любишь меня! Котяра! Друг единственный на постылой земле скифской!.. Любишь — потому и рассмешить пытаешься Назона. Даже на смертном одре рассмешить сумел.

Ну и рожа у тебя сегодня, Пеант! Славно же ты разукрашен за похотливость свою! Поделом, будешь знать, как зариться на чужое. Только, думаю, и это тебя не исправит…

Так, говоришь, она тебе первая подмигивать стала? Ну, помню я эту подзабывшую язык предков гречанку, эту широкозадую и пышногрудую Деметру с волосами цвета спелой пшеницы под дождем. Она и впрямь похожа на ту самую богиню плодородия, которая обратилась однажды в кобылицу, чтобы сочетаться с жеребцом Посейдоном. Что-то кобылье в ней поныне осталось!.. И ты, Пеант, конечно, жеребец еще тот, но силы не рассчитал…

А с чего ты взял, что она тебе подмигивала? Может, ей просто соринка в глаз попала? На этих богами проклятых гетских берегах такие скверные ветры метут, столько несут всякой дряни… А если даже она, как ты говоришь, подмигнула весело, так на тебя же, толстяка рыжего, без веселья глядеть нельзя…

Ну, даже если и подмигнула озорно, так все равно это не повод, чтоб ее подкарауливать в пристройке надворной, куда пришла она, хмельная, набрать вина из врытого в землю кувшина…

Ага, Пеант, понимаю, когда нагнулась она над керамическим высоким краем, чтобы зачерпнуть со дна, когда обрисовалась мощная раздвоенность ее зада, никак ты не мог с собой совладать — бросился, облапил сзади, плотоядно урча, суетливо принялся заголять ее могучие формы…

Так, говоришь, она сперва не поняла, кто это ее заловил, обрадовалась даже? И поторапливала, чтоб скорей пристраивался?.. Ну а ты, Пеант, и провозился, видать: вон у тебя брюхо какое — мешает, однако. Все-таки много ты жрешь, Пеант, и печалей у тебя нет… Неужто по Риму не тоскуешь?.. Ладно, про это не надо пока…

Так, говоришь, пристроился все же? И она ничего не заподозрила?.. А! Засомневалась все-таки!.. Нет, говоришь? Упрашивать из кувшина гулко стала, чтобы за дело всерьез взялся?.. Ну ты и подналег, представляю!..

Только зачем же ты, дурила, на финикийском наречии своем выкрикивать стал? От восторга, говоришь?.. Вот и получил за восторг!

Это она тебя черпаком так?.. Могучая женщина!.. Зевс разит молнией, а Деметра черпаком! Ух ты, шишка какая! Не скоро сойдет…

Слушай, а может, у тебя из нее бычьи рога вырастут, и тогда ты, уподобясь Зевсу, выкрадешь свою пышнотелую Деметру, как тот — Европу, и увезешь на широкой спине через моря на Крит?.. Нет, Пеант, все-таки ты не Зевс, она не Европа… Говоришь, и похищать бы теперь не стал?.. Так, значит, «лекарством от любви» стал деревянный черпак?.. Ах, еще и кулаки? Они у нее увесистые… И не только тебя, говоришь, молотила?.. Как же! Помню этого волосатого, этого кряжистого полуварвара… Так он ей кто — муж? любовник?.. Не знаешь, а надо бы узнать, прежде чем к ней пристраиваться… Разукрасили же они тебя!