Александр Казанцев - Школа любви

Слушай, толстяк, а ты ведь прекрасен теперь, как сам Аполлон, прозвище которого — Пеан. Он — Пеан, ты — Пеант, вон даже как!.. Твоя шишка светит, как солнце! Тебя должны окружать музы! Где они?.. И их нет, и не обладаешь ты даром предвиденья, каким наделен в полной мере Аполлон: не трудно ведь было предугадать, чем твои похотливые плутни закончатся. Но и этот урок тебе на пользу не пойдет…

А ведь ты, дружище, лишь малость младше меня, пора бы тебе, как отставному гладиатору, вооружиться деревянным мечом и лишь бахвалиться на досуге былыми своими схватками. Когда же ты угомонишься, Пеант?..

Вот я теперь — как старое оливковое масло: не годен для того, чтобы насытить и усладить чью-то плоть, а годен лишь для освещения… Что, не понял? Ну, так старое прогорклое масло только в светильниках и жгут…

И чего ты зубы-то скалишь? Чего усмехаешься криво? Хочешь попрекнуть меня внучкой добропорядочного римлянина Таидой? Так ведь одна она, считай, в этих стылых Томах по-латински говорит. Как же мне к ней не потянуться, как не сойтись нам?.. Да и ничего такого у нас не было… почти… Так, от тоски и скуки. Да и когда это было — аж позапрошлой весной. Вспомнил!

Ничего подобного давно уже себе не позволяю. Да и не надо мне… Эти восемь лет ссылки источили меня, превратили в старца. Зиму нынешнюю точно не переживу.

Не гляди, что подтруниваю над тобой, смеюсь. Просто кашель на время отпустил и жар схлынул, да и ты, старый плут, сумел меня развеселить…

Ветры-то опять студеные потянули. Это они выдули из меня здоровье последнее. Скоро опять Истр ледяной коркой затянется… Вот уж проклятые места, здесь даже море порой сковывает лед. Край земли да и только. Как это я в своей элегии писал?..

Вижу по твоей умиленной роже, Пеант, что не понимаешь ты стихов. Да и кто ж в этом диком милетском городе способен их понимать?.. И души моей никто здесь не поймет, так и умру… Не спорь, Пеант, я куда раньше тебя испущу дух, не обманывайся тем, что сегодня мне немного лучше, не обманывайся, чтобы меньше горевать потом. Просто сегодня утром редкий в здешних краях яркий свет ворвался в мое окно — порадовал, а потом ты позабавил меня, вот и полегчало… Но опять затянули небо тучи, холод идет… Вот когда Истр подо льдом скроется, я и умру. А ты, толстяк, и думать не смей, чтоб раньше меня! Ты, может, если позволено будет, увезешь мой прах в Рим. Не я, так урна с прахом моим увидит великий Град!.. Слушай, Пеант, а я ведь уже и эпитафию себе сочинил, вот что следует на надгробье моем высечь:

Каково, а?.. Ну вот, даже ты понимаешь! А кто же лучше поймет эти строки, чем моя Коринна?.. Говоришь, ночью я опять бредил, звал ее? Да ведь не услышит она голос мой в Риме, никто отсюда не услышит…

Что-то выстыл опять этот постылый дом. Или ты, плут, жалеешь дрова? Ну-ка подбрось в очаг, чтобы пожарче горело. Такой сырой дом, дров не напасешься… Укрой меня чем-нибудь, знобит.

И не уговаривай поесть. Не хочу! Это ты жевать можешь все время, вот у тебя брюхо и растет… Я сейчас ничего не хочу, даже стихи сочинять не хочу! Сколько их написал, сколько отправил на родину… А помогли они в беде моей? Нет!.. Значит, и нет в них вовсе никакой силы, значит, зря я тратил на них время… Не хочу больше! Да и не могу уже… А ты знаешь, Пеант, когда умирает настоящий поэт?.. Когда уже не может писать… Или не хочет.

Ступай, толстяк, не горюй: я ведь не сегодня умру. Иди, кому говорю!.. Я глаза закрою и буду лежать. Надо будет — позову. Ты, гляди, далеко только не отлучайся, а то новых шишек прибавится…

Спал или нет? А может, умирал?.. Не зря ведь Гипнос — сын Ночи и брат Смерти… Помнится, в «Метаморфозах» своих описывал я пещеру Гипноса в Киммерийской земле, где царят вечные сумерки, откуда вытекает родник забвения… А вот мне и сон забвения не дает! И облегчения не приносит: снова тяжко дышать, воздуха не хватает…

Неужели вечер уже? Сумрак какой… Или опять грязными тучами затянуто небо? В этой мерзкой Скифии, чуть к зиме дело, солнца почти и не видишь. Вот опять за окном течет, хлюпает, опять холодный дождище хлещет, превращая дороги в сусло. Да мне-то уж, видно, не ходить по ним… Многоязычное население этого городка разбрелось по своим мрачным жилищам — греются у очагов, пьют вино или любовью тешатся. А что еще делать в такое время?.. Летом ребятишки народятся, которых сейчас вот зачинают, тяжело дыша в серых сумерках, потные мужи. А семя Назона так и не дало ростка. Венерой ли я наказан? Юноной ли? А может, самим Юпитером? Уж не за безлюбость ли былую?.. Одна у меня дочка — златовласая Делия. Она называла меня отцом, хоть не мое семя зародило ее в Коринне. Не моя кровь течет в ее жилах, зато в душе ее немало от моей души, а это, может, и поважней!.. Потому так болит за нее сердце, жалею, что отдал ее в жены богатому пройдохе Суиллию. Да если б она, бедняжка, не влюбилась в него так, не отдал бы.