Александр Казанцев - Школа любви

«Вы ли это, земляки?..» — думал я, глядя на ставшую, судя по всему, привычной сцену, вспоминая, как идеализировал их всегда.

— Ладно, поехали! Дохлый номер… — дернул меня за рукав зять.

— Да, поехали, только к торговому начальству, — ответил я, полнясь надеждой стать в этом деле полезным, незаменимым.

— А толку?

— Увидишь!..

Начальница торга, при всей громоздкости, довольно-таки расхожий образец предприимчиво-деловой дамы, равнодушно повертела в руках «свидетельство о смерти», вернула, сказав: «Вчера мне только нагорело, что с поминками добрым людям помогла. Поминайте «всухую», перестраиваться пора. Покойнице-то уже все равно, а если горе у вас, так водкой и не зальешь…» — рассудительная такая, величественная и явно всемогущая, как богиня Минерва, вот только с красным от насморка носом.

— Так хоть мужикам поднести, которые могилу копать будут! — пытался возразить не менее рассудительный зять.

— А мужикам лучше деньгами — пусть хоть что-то в семьи принесут, а не приползут кривые, как сабля, — ничуть не пошатнулась в непреклонности своей простуженная Минерва, чихая и окуная пылающий нос в клетчатый мужской платок. — Идите, товарищи, не теряйте дорогое время.

Зять, уже на излете надежды, пожелал чихающей начальнице здоровья. И вот тогда я выложил свой «козырь» — краснокорый писательский билет, которого в Зыряновске уж точно отродясь никто не видывал. Минерва, завороженная сразу его цветом, приблизила билет к глазам, пошмыгала носом и уставилась на меня с пытливостью юнната, явно не находя во мне ни малейшей схожести с писателем, верней, с тем образом, что выбрел в ее памяти из сырого тумана школьной литературы: пенсне или трубка, бородка либо бородища, вьющийся буйно волос или вовсе без оного, а главное — взгляд пронзительный, жгучий… По части взгляда-то и являл я, быть может, хоть какую-то адекватность ее представлениям о писателе — ведь и впрямь пронзал ее глазами, сквозь телеса до души пытаясь добраться, вот потому и вздохнула она, мой билет возвращая, смущенно скомкала в горсти насквозь промокший платок и стала вертеть дыроватый телефонный диск.

— Рустам, тут такое дело, — сказала она в трубку, — к тебе писатели придут… «Какие-какие» — живые!..

Зять мой, причисленный к писательской братии, в это время громко сглотнул, видать, от волнения.

— Помочь надо. Понял?.. Только для себя, говоришь, оставил?.. Знаю я твои «для себя»!.. Короче, кацо, «человеческий фактор» учитывая, половину того, что «для себя», писателям продашь! — и отправила нас в тот магазинчик, из которого мы только что прибыли. И приглушенно-вежливо чихнула вслед.

Подъезжать к торговой точке Володька не стал, оставил машину за углом: «Еще стекла со зла поколотят!..»

От прежней толпы осталась лишь четверть — самые алчущие и упертые, в чьих головах ну никак не укладывалась весть, что водки сегодня больше не будет. Нас они к двери пропустили беспрекословно: постучите, мол, теперь вы, авось…

— Рустам, это писатели! — крикнул я как пароль.

Черно-щетинистый и пузатый кавказец впустил нас с Володькой, выдавив остальных могучим плечом.

— Бэри, пысатель! — двинул он мне по прилавку три белоголовочки.

— Так нам же не хватит этого… — начал я было. Но Рустам сделал андреевский крест волосатыми руками.

— Сказала мама: «половыну дай» — половыну и даю, все чэсно. Не хочешь — не бэри, а болше нэт.

Едва мы вышли, загрузившись «половыной», тигрицами вцепились в меня и в мою сумку две испитые бабехи — молодая еще и постарше гораздо.

— Ах ты гад! — просипела та, что помоложе. — И чо ж ты такое написал, если водка для тебя есть?

А старшая потянула с плеча мою сумку, выкрикивая нечто невнятное. В ней узнал я вдруг ту самую землячку из автобуса, которая пела, слова перевирая: «Лапанда, горная лапанда…»

— Да мы же на похороны взяли! — заорал я, чувствуя, что еще немного — и ударить смогу.

Бабехи рассвирепели еще сильней:

— Да я сама помру, еслив не выпью!

— Отдай, гад!

Еле зять отбил меня от них — и ту, и другую пришлось ему на грязный снег отбросить.

Бежали мы к машине, провожаемые ошметками матов. На сиденье откинулся — трясет, прямо-таки колотит, а в голове одна мысль: «Да неужто эти троглодитки для кого-то тоже матери?..» Но зять сумел унять трясучку мою восторгом искренним:

— Если б не «корочки» твои — не видать нам водяры!.. Мне бы такие!.. Всегда действуют?

— Безотказно!

— И на гаишников, скажешь, подействуют?