Александр Казанцев - Школа любви

Это случилось в одно из воскресений ранней весны, в День геолога, кажется, поскольку родители собирались, помнится, идти в гости, а из динамиков кинотеатра «Знамя» неслось: «Держись, геолог, крепись, геолог, ты ветру и солнцу брат!..»

Возле кинотеатра я и сидел с дружком на скамейке, когда Ромашка походя скользнула по мне взглядом, вовсе не признав. А я узнал ее сразу, хотя девчачьи локоны сменила короткая модная прическа, хотя превратилась незнакомка в этакую кустодиевскую молодку: на щеках румянец от не подточенного здоровья и легкого морозца, в глазах усмешка и истома, а грудям-то уже тесно под салатным пальтецом, тогда как раньше легкую блузку в желтый горошек едва приподнимали…

Она шла с подружкой-смуглянкой, тоже симпатичной, но, на мой взгляд, не настолько, чтобы всерьез соперничать с буйно явленной красой Ромашки. А мы с дружком сидели, покуривая, на скамейке возле кинотеатра и, щурясь от весеннего солнца, провожали взглядами проходящих девушек, выискивая, кого бы закадрить — уж такой был, по сезону, настрой… И как только Ромашка со спутницей прошли мимо нас, друг саданул меня, онемевшего, локтем в бок:

— Вот это кадры!.. — и двинулся вслед за ними к кассам.

К той весне я уже стал понемногу избавляться от застенчивости, отравившей мои юные годы, имел уже кое-какой опыт общения с девушками, даже порой в компании парней бравировал своей, по большей части вымышленной, бывалостью, но за дружком идти не посмел — робость сковала меня, опять где-то в горле заколотилось сердце.

Друг вернулся с улыбкой до ушей: удалось ему высмотреть, какие места достались девушкам, вот и купил два билета рядом с ними — с одной и с другой стороны.

— Только давай, без базара, сразу их поделим, — деловито предложил он. — Ты какую выбираешь?

Если б он знал, как взлетал я когда-то к облакам в пропыленном автобусе, не задавал бы таких дурацких вопросов. И жребий дурацкий не затеял бы: короткая спичка — светленькая, длинная — темненькая. И не радовался бы и вовсе уж по-дурацки:

— Классно поделили!.. У меня как раз беленьких давно не было!..

Я зубами скрипнул, но сдержал себя мыслью: не пережил бы ведь, если б сел рядом с Ромашкой, а ей бы мой высокий и широкоплечий друг понравился…

После его пошловато-бравурного заявления я и вовсе не мог уступить ему Ромашку: сидел не с ней, но именно ее забалтывал до начала сеанса и после, уж таким умным, начитанным на фоне дружка себя выказал и при том такое чувство юмора вдруг проявил, что обе девушки ахали, охали, покатывались от смеха, а друг нервно курил одну сигарету за другой, когда шли из кинотеатра по темному городку. Потом Ромашка вдруг сказала:

— Мне сюда, налево… Не мог бы ты, Костя, меня проводить, а то в переулке нашем ни одного фонаря…

Домой вернулся за полночь, счастью своему не веря: она сама меня выбрала, сама!.. Не беда, что не узнала меня, не вспомнила тот автобус, зато — сама ведь!.. Ничего-то еще у нас не было, не поцеловались даже — за руку простились. Но такая жаркая, такая нежная у нее рука!..

Остывая, еще часа полтора колобродил я по ночному городку. Бабушка, как всегда, не спала, меня дожидаясь, опять стояла на коленях на кухонном столе, чтоб скорей внука выглядеть, с тревогой вглядывалась в темень, городок ведь наш ночным мордобоем и поножовщиной славен.

Я обнял ее на радостях и, как давно у нас было заведено, сообщил, не таясь, что снова влюблен по уши, только теперь — навсегда. Бабушка в этот раз лишь вздохнула, вместе со мной не порадовалась, даже сказала с укором: «Ты вот шлындаешь, як витер, а к маме «скорая» — два уж раза… Як с гостей прийшлы — приступ!..» — от волнения русский с хохляцким посмешала.

Но даже эта весть не смогла пригасить мою радость.

А мама после той ночи на работу больше уже не выходила, чуть ли не через день мчалась к нашему дому «скорая помощь». Эта машина и увезла ее вскоре в больницу, врачи долго понять не могли — с чего это головные боли такие, аж ноги не держат, сошлись на том, что причина в мозговой опухоли, посоветовали отцу везти жену на обследование в Алма-Ату, а в случае чего, там, дескать, хирург есть — большой умелец: ему почти половину пациентов удается спасти…

«Почти половину»… Не забыть мне потерянный, жалкий вид отца, пришибленного больничным советом-приговором… Веселушка и певунья бабушка слезами почти обесцветила глаза, дед и сестренка, кручинясь, места себе не находили, лишь я порой улыбаться мог украдкой, невольно вспоминая Ромашку, ее нежное и восторженное воркованье, клубничный вкус губ…