Александр Казанцев - Школа любви

Так уж подло совпали беда и радость…

Тревога за маму, конечно, терзала меня, но, возомнив себя этаким талисманом семьи, утешался глупой уверенностью: «Да ничего ужасного не случится, пока я жив!»

Отец повез маму в Алма-Ату перед самым началом моих выпускных экзаменов, потому она больше за меня тревожилась: как же я их без отца, без матери выдержу? Но диковинным образом удалось мне сдать все на пятерки, хотя и не напрягался особо, в голове моей больше звучали не формулы и цитаты, а сумбурный лепет Ромашки и строки новых стихов, ей, разумеется, посвященных, среди которых и такие были: «Я, может быть, себя губя, люблю тебя!..»

Но стихи стихами, а поехал поступать в Политех, как и обещал родителям… Стыдно признаться, но в чуждом поначалу Томске больше тосковал я не по маме, а по оставленной на родине белокурой крепышке. Это к ней в первую очередь, не дождавшись даже зачисления, рискуя опоздать к отправке свежеиспеченных студентов в совхоз, ринулся я сразу после вступительных экзаменов: хоть на денек, хоть одним глазком! А в поезде говорил попутчикам: больную маму еду навестить…

Маму я, конечно, навестил: с утра помчался в больницу, где лежала она, вернувшись после обследования в Алма-Ате, ожидая вызова на неизбежную уже операцию. Побежал к ней, но сперва оказался у Ромашки, ноги сами привели, а уж потом, опьяненный ее объятьями и поцелуями, вместе с ней появился под больничным окном. Исхудавшая, постаревшая мама, так не похожая на себя прежнюю, крикнула мне в форточку, чтоб приходил вечером — ее выпустят погулять, а сейчас, мол, процедуры… Голос ее был слабым, через форточку не поговоришь.

Долго и с грустью рассматривала она меня, мою пышущую здоровьем и свежестью подругу…

Вечером я пришел в больницу один — Ромашка подсказала, что нам лучше побыть с мамой наедине, она вовсе не просила, чтобы я не задерживался, но по глазам ее я видел, как ей хочется подольше побыть со мной — всего ведь один день у нас! — потому я бестрепетной и жестокой рукой завел будильник наручных своих часов, заранее ограничив нашу встречу с мамой всего лишь одним часом.

Мы бродили с ней по дорожкам едва начинающего желтеть больничного сада, часто присаживались на скамейки, потому что мама была слаба, я рассказывал об экзаменах, о Томске, старался вспомнить побольше смешных историй, просил не расстраиваться, что отступил от намерения пойти по стопам родителей, обещал стать высококлассным химиком, и мама не упрекала меня: «Ты, сынок, совсем уже взрослый, тебе решать, плохого, думаю, не выберешь…» Почти эти же слова повторила она, когда разговор зашел о моей новой подруге, когда с жаром стал я нахваливать Ромашку. Мама с грустью слушала меня, и едва сказал я, как обрадовалась Ромашка моему приезду, как расстроилась, что всего лишь день будем вместе, зазвонил надрывно будильник моих наручных часов. Бог мой, как мне стало стыдно, мама ведь все поняла!

— Иди, Костя, — сказала она, — а мне уже прилечь пора, устала…

А в глазах боль — как от брошенного мной когда-то мелового камешка…

Тогда времени на маму пожалел. Не вернуть того времени. Ничего не вернуть…

У похоронных хлопот один лишь плюс — отвлекают, заслоняют хоть ненадолго от горя.

Еще до рассвета выехали мы с мужем сестры на его алом, купленном с рук «Жигуленке». В дни похоронных хлопот машина — подспорье великое.

Первым делом оповестили о случившемся немногочисленную родню. А в детстве, помнится, впотьмах бегал я вестником горя, слезами давясь запоздалыми… Все родственники — по отцовской линии, к маме не очень-то расположены были, до сих пор помня распри ее с бабушкой моей Анной Ивановной, но от вести недоброй все же всколыхнулось в них искреннее сочувствие.

Потом отправились мы в поликлинику — выписывать свидетельство о смерти, потом на почту — давать телеграммы трем маминым сестрам, вовсе без надежды на их приезд: пораскидала жизнь за тысячи километров… Потом — в Геологоразведочную экспедицию, где всю жизнь проработали отец и мать, куда и сестренка моя устроилась не так давно в плановый отдел. Плановички заохали, полезли со скорбно-бестолковыми расспросами, хорошо что среди них была профсоюзная лидерша, зампредразведкома, она-то перевела разговор от эмоций к делу: могилу, дескать, наши парни копать будут — из бурового молодняка, сварщики оградку сделают; гроб, машина, автобус тоже, мол, за нами, не волнуйтесь… Вот ведь сам над такими упертыми активистками посмеивался, видя их в фильмах или в книгах, а как припекло — и отношение совсем другое…