Хоакин Гутьеррес - Ты помнишь, брат

Чоло все что-то рассказывал, а я никак не мог его понять. Как в головоломке, не хватало одной какой-то детали, жизненно важной, или, может быть, детали не подходили одна к другой.

— Понимаешь, парень, венесуэльская полиция, она все, видимо, знала. Они всегда друг другу сообщают. Совсем уже не остается ни одной свободной страны, где можно учиться медицине.

Я перебил его. Я ничего не понимаю. Пусть расскажет все с самого начала.

— Ладно. Так вот, когда Лучо получил предписание…

— Какое предписание?

— Да я же тебе его показывал.

— Когда? Ничего ты мне не показывал!

— Показывал! Ты его прочел. Помнишь, документы выпали из бумажника, я поднял и тебе показал. Розовая такая бумага. Ну, как ты не помнишь!

Только теперь я стал припоминать. Как в тумане. Розовая бумага, да, кажется, я ее видел. Но я ее не читал.

— Конечно, читал! Предписание покинуть страну.

В сорок восемь часов.

Целый день я ломал голову, пытаясь понять, почему Лучо раздарил свои книги. Теперь, по крайней мере, кое-что начинает проясняться.

— Я был уверен, что ты знаешь.

— Нет, ничего я не знал. Ничего.

— Сначала его собирались посадить в первый же самолет, летевший в Каракас. Это удалось приостановить. За ним пришли на рассвете и по чистой случайности не застали. Лучо не был гулякой, но, кажется, именно эту ночь провел где-то вне дома. Они вспороли тюфяки, подняли паркет. Даже распороли брюшко игрушечному медведю, такие сволочи. Но до сих пор точно неизвестно, что они искали… Мы как только узнали об этом, сейчас же взялись за дело; Лучо посоветовали, чтобы он сам пошел в полицию, но, конечно, не один, а с неким сенатором, он настроен радикально и оказывает такого рода услуги. Ну и удалось продлить срок его пребывания здесь и добиться разрешения выбрать страну, куда он хочет уехать. Но пришлось делать за Лучо все. Абсолютно все. Он ходил как сомнамбула и думал только о том, кому какую книгу отдать. Остальное его словно бы вовсе и не касалось. Правда, о тебе он спросил, ты не пришел встретиться с ним, как вы условились, и это его встревожило. Он просил передать тебе книгу, стихи, Амадо Нерво, кажется. Она у меня дома лежит.

У меня просто голова кругом пошла. Почему такой дотошный обыск? Кто-то стукнул? И за что они так злы на Лучо? Может, он замешан в чем-нибудь серьезном? Если это так, он, естественно, не мог ничего мне рассказывать.

Вот почему принесли на его гроб венок из гвоздик. Не каждому такой венок посылают.

— Как думаешь, друг, что будет? — Чоло заговорил еще тише. — Устроют перепись для иностранцев? Все перепугались. Агудо уже вещи продает.

— Не знаю, не спрашивай меня, ничего я не знаю.

— Если только начнут, я у них, наверное, на очереди второй после Лучо…

Последние слова вырвались у Чоло нечаянно. Я ничего не сказал, но удивился ужасно — никак я не думал, что Чоло тоже всерьез замешан.

Перуанец все тянул шею, пытался услышать, о чем мы говорим; я разозлился, предложил Чоло выйти отсюда, мы поднялись. И тут дверь распахнулась настежь.

Маркиз был неузнаваем: в длинном коричневом пальто, твердым шагом, уверенно вошел он в зал. Слишком уверенно. Да, может быть, слишком. Другие входили неслышно, старались не привлекать к себе внимания, сгибались под тяжестью страха; Маркиз же изо всех сил стремился показать, что намерен вести себя по-другому, меня, дескать, покойничками да такого рода спектаклями не запугаете.

— Привет, — бросил он небрежно; никто не ответил. К тому же Маркиз оставил дверь открытой.

— Закрой дверь, негодяй, дует. — Но пришлось кому-то другому встать и закрыть дверь.

Все глядели на Маркиза. Не выпуская изо рта сигареты, он подошел к гробу; как раз в эту минуту одна свеча погасла. Маркиз вырвал из канделябра еще одну, поднес близко, наклонил над крышкой, чтобы лучше видеть, воск закапал на стекло. Послышались возмущенные голоса. Кто-то спросил гневно:

— Слушай, а это не Фебреса пальто?

— Кажется его.

Все смотрели на Маркиза, разглядывали пальто. Конечно, это пальто Лучо, конечно же!

— Вот сволочь, хуже ворона, — воскликнул тот же голос. — Надо же, только того и дожидался.

Маркиз высоко поднял свечу:

— Кто это сказал?

— Я. И что дальше?

Маркиз вглядывался в темноту настороженно, будто дикий зверек.

— Я, — решительно повторил тот же студент.

— А, ты. Я так и думал. Больше некому, вонючий ты развратник, клоп из постели продажной девки! И ведь из чистой зависти сказал, сам-то просто не догадался.