Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Ирка в рукопись вцепилась, как голодная кошка. А там — страницы, абзацы, фразы, отдельные слова, отсутствующие в нашем тексте…

А книга уже пошла в печать.

Слава Богу, уговорили-таки нашу дирекцию сразу же делать второе, выправленное по рукописи, издание. Я скорее написал обо всём в Литгазету и сразу получил письмо.

Тов. Кабанов Вячеслав Трофимович.

Прочитал Вашу беседу в «ЛГ» от 14/XII—88 № 50 под названием «Рукою автора» и подумалось мне: «Вы в самом деле дурак или прикидываетесь?» Для того, чтобы напечатать роман «Жизнь и судьба», надо быть либо дураком, либо политическим недоумком в самой низшей степени. У меня всего 7 кл., не состою ни в партии, ни в профсоюзе, но мне до боли очевидно, что наша страна стала превращаться в страну дураков. Этот роман иначе как черносотенно-анархистским не назовёшь. Я понимаю, что Вы удивлены, но не один же Вы — дурак, Вас очень много. Вы напечатали бы мою книгу о перестройке, если бы был изумительнейший материал и если бы в книге были две фразы: 1. Партия — узурпатор свободы. 2. Горбачёв дурак, но ничего плохого не сделал? Я спрашиваю Вас. Напечатали б? Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!

А почему печатаете Гроссмана «Жизнь и судьба»?

Я не знаю, стали бы Маркс и Ленин смеяться над Гроссманом. Полагаю, что нет. На дураков не обижаются. Дурак, это — надолго. Маркс не хотел даже отвечать профессору Евгению Дюрингу, но товарищи уговорили. И те, кто хлопал восторженно Дюрингу, когда тот обливал Маркса грязью, изгнали его из университета после выхода книги «Анти-Дюринг». А Маркс предвидел это, поэтому и не хотел. А вот за Маркса и Ленина заступиться оказалось некому. Я написал в ЦК КПСС Медведеву, напишу и ещё 10 раз, но ставлю Вас в известность, когда придёт пора спросить, чтобы Вы не говорили, что ничего не знали.

Ну что ж, когда придёт пора…

А пока что с Екатериной Коротковой-Гроссман что-то случилось. То она мало чем могла помочь и даже про швейцарское издание сказала, когда было поздно, но всё же была она с нами… А тут вдруг как будто чужая, словно за Маркса (Энгельса) норовит заступиться. Не хочется об этом говорить. Тем более, что всё это, в общем, обычно. Всегда с наследниками бывает нескучно. Была она одна, единственная Гроссман, кругом пустота, а всё, что есть, — вокруг неё. И вот-те на! Рукопись, оказалось, была ей неизвестна, принёс приёмный сын… Катя занервничала и стала тут и там говорить, что редактор своеволит, а рукопись возникшая — сомнительна. Сомнения необходимо было разрешить.

Собрали Комиссию по наследию Гроссмана. В Гнездниковском переулке дело было, в редакции «Вопросов литературы». Председательствовал Лазарь Ильич Лазарев. Присутствовали Бочаров Анатолий Георгиевич, Бенедикт Сарнов, Анна Самойловна Берзер, редактор, я. И, конечно, инициатор — Катя. Ирка тряслась от страха.

Ася Берзер — это легенда. Она как глянула на рукопись «от Лободы», так сразу и сказала:

— Это Гроссман!

Потом Ирка сделала доклад о том, как она видит, слышит и чувствует Гроссмана и как она работала. Доклад был выслушан с восторгом чувств, а Берзер публично и торжественно передала Ирине свою редакторскую эстафету.

И уж тогда, после этого…

Ася Берзер звонит Ирке и говорит, что нужно позвонить Семёну Израилевичу Липкину. Семён Израилевич назначает встречу в редакции «Октября» и там, не обозначая торжественности момента, просто передаёт издательству «Книжная палата» беловую рукопись романа, перепечатанную с черновика, хранившегося потом у Лободы, и проверенную автором .

Ну что за чудеса!

Чудес, однако, не было.

Хотя бойцы невидимого фронта в 1961 году изымали роман со всею тщательностью, вплоть до каждого листочка, хоть сколько-нибудь похожего на фрагмент рукописи, хотя объехали квартиры машинисток, изымая даже копировальную бумагу, — всё же один беловой экземпляр был давно и надёжно упрятан. И дальше безо всяких чудес, но с риском потерять свободу, а то и жизнь, Василий Гроссман вместе с ближайшим своим другом Семёном Липкиным прятали и перепрятывали этот экземпляр. Через три года Гроссман умер пятидесяти восьми лет, а другу его досталось одному хранить от всей вселенной бесценный этот дар. А ещё через десять лет Семён Израилевич решился переправить роман туда, где могли его напечатать. Отправлял он, конечно, не саму рукопись, а её фотокопию, которую делали любительским фотоаппаратом, запершись в ванной комнате. Побег из заключения устраивали роману Владимир Николаевич Войнович, Андрей Дмитриевич Сахаров и Елена Георгиевна Боннэр.