Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

На днях на прилавках книжных магазинов страны появится новая книга — нашумевший ещё по журнальной публикации роман Александра Бека «Новое назначение». Это — первая продукция организованного полгода назад издательства «Книжная палата».

(Судя по тому, что Таня Бек готовую книжку подписала всему моему семейству 11 декабря, к моменту правдинской информации тираж был готов, и мы уже отметили рождение первенца.)

В шестьдесят пятом, кажется, году Юрий Павлович Тимофеев как-то рассказал нам с Иркой, что в «Новом мире» уже был набран новый роман Бека «о тяжёлой промышленности». Роман, по слухам, потрясающий, там даже выведен Сталин, а главный герой — чуть ли не Орджоникидзе… Против романа выступили какие-то тёмные силы, и готовый набор рассыпали. И ещё, что там, в романе, есть великолепная сцена, как двое или трое министров в центре Москвы оказались случайно без машин. И тут выяснилось, что они не умеют ходить по улицам и пользоваться городским транспортом. Они даже не знают, где расположено метро и как туда попасть!

Я сразу это вспомнил, как только в «Знамени» опубликовали «Новое назначение» — через четырнадцать лет после смерти автора. Ажиотаж был страшный, журнал рвали из рук, а тут ещё появилась статья Гаврилы Попова, который прочитал роман «с точки зрения экономиста» и впервые произнёс заклинание: «Чур, чур, меня, административно-командная система!»

Когда юное издательство «Книжная палата» ещё только обсуждало программу серии «Популярная библиотека» с социологами Института книги, я зашёл как-то к ним по короткому делу. Социологи располагались в конце Гоголевского бульвара, около булочной, во втором этаже коммунально-квартирного дома. Между прочим, я сказал, что хочу издать «Новое назначение» так, чтобы сначала была представлена драматическая история романа, потом сам роман, в конце статья Попова, а завершат книгу стихи Владимира Корнилова памяти Александра Бека, и это будет заключительная эмоциональная точка книги. Социологи ахнули, как это будет здорово! А ведь ничего здесь хитроумного не было. Всё на поверхности. Просто раскрой глаза и смотри.

Но это всё было ещё ничего. А вот когда Валерий Черниевский принёс оформление книги, тут ахнули все, и не только от восторга. Валерий сделал так хорошо, что даже страшно: а вдруг забодают?! Мы-то были готовы бодаться хоть с дубом, но дубов и дубков (особенно их, молодых, но крепких, ой, крепких!) так было много, и они только и ждали, с кем пободаться… Опаснее всего были близкорастущие, свои. Они, до начала бодания, своими буйными ветвями тихо шелестят и ласково так увещевают: «Ну зачем же так резко? Не будет добра. Мы же с вами… Общее дело. Давайте потише, для всех будет лучше…» И ещё, без слов, шелестят. Так ласково, ласково. А попробуй за веточку возьмись рукой, за самую тонкую — не согнёшь, не сломаешь.

Так чего же мы страшились? Да в том-то и дело, что обложка, то бишь переплёт, у Валерки был — ну, с ума сойти! Он такой монтаж сотворил: государственной важности двери, парадный подъезд, а лицом к нему, к нам полубоком, почти что спиной, такая мощная номенклатурная фигура без лица, а с уголочка — ненавязчиво и полупрозрачно — выплывает лик генералиссимуса с козырьком от фуражки заместо лба и с невидным, но очень подозреваемым взором, и с ладошкой, поднятой как бы в приветствии, но скорее — в приготовлении к дурацкому крику: «Пли!».

Куда идти с таким переплётом? Всё слишком сильно, так у нас не бывает. Да и Сталин-то, хоть по нему и проехались года пятьдесят шестой и шестьдесят первый, а он ведь всё ещё временно вечно живой!

Мы все это всё сразу поняли. Такие вещи мы понимаем быстро. Однако оформление первой книги (как, впрочем, и любой другой) утверждает директор. Хорошо, если сразу станет бодаться, а ну как зашелестит: мол, посоветоваться надо…

Мы не то что придумали ход, а как-то вдруг, в кураже, подхватились и гурьбою пошли. С Надеждой Ганиковской и Боренькой Ушацким вломились в кабинет и разом, хором понесли разноголосую чушь — всё про то, да не про это, и про это, и как бы про то. Курилко, он у нас, бедный, ещё молоденький директор, литераторов и художников робеет, языка их не знает, но и не знает пока, что это ему и не нужно, он позже, но скоро поймёт, что пусть они говорят на его языке … Ведь он и сам — художник и писатель . А тогда… Как тонкий колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под горлом смертельное железо, поник он головой, и — комсомольское сердце пробито. Зарезали волки-демократы! И книжка — прекрасная — вышла.