Но почему же нет ощущения, что атмосфера в издательстве меняется? И это не только ощущение, она действительно не изменилась. Кто тут виноват? Думаю, что все виноваты, — и руководство, и партийная организация, и весь коллектив.
Наверное, в стиле работы каждого издательства большую роль играет личность его директора. А в жизни нашего издательства — особенно большую. Потому что я не знаю в нашем коллективе более сильной личности, чем Владимир Фёдорович Кравченко. Личность такого масштаба, имеющая «верховную» власть в сочетании с настоящим профессионализмом, может очень многое. Очень многое Владимир Фёдорович и делает. Но пришло, думаю, время поговорить о продолжении его достоинств — о недостатках. Здесь позволю себе небольшое лирическое отступление. Когда я думаю о Владимире Фёдоровиче, мне почему-то приходят на память пушкинские строки:
…Он человек, им властвует мгновенье,
Он раб молвы, сомнений и страстей.
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж. Он основал Лицей.
Да, Владимир Фёдорович основал наш славный «Лицей», и он взял не один «Париж». Он настоящий мастер стратегии и тактики, умеющий реализовывать самые дерзновенные, самые фантастические замыслы… Но ведь время расцвета издательства «Книга» пришлось, как ни удивительно, на период застойных явлений. Владимир Фёдорович спас издательство от застоя, но действовал методами, сообразными с застойной действительностью. Теперь настала пора перестраиваться, в корне менять методы и стиль работы. Пока этого не происходит.
Возьмём простую вещь. Мы видим по телевизору процедуру выборов директора рижского завода RAF. Одна из претензий к старому директору, что он не бывает в цехах. Наше издательство, по сравнению с RAFом — маленькое гнёздышко. А Владимир Фёдорович бывает в редакциях? Знает повседневные проблемы людей, их настроения? Думаю, что хочет знать, но только — не выходя из кабинета, через систему управленческих связей.
В кабинет директора очень трудно попасть. Может быть, это и правильно, но при этом Владимир Фёдорович установил такой режим отношений, что без его личного участия не решается ни один сколько-нибудь важный вопрос. А это уже парадоксальная ситуация. Механизм начинает лихорадить.
При этом самые важные вопросы решаются исключительно в узком кругу доверенных лиц. Это не вдохновляет коллектив на активность. Настроение преобладает такое: всё равно без нас решат.
Кроме того, происходит лёгкое головокружение у тех, кто посвящён в решение вопросов…
Комитет дал нам права, устраняет мелочную опеку, но его старые функции теперь берёт на себя администрация самого издательства, иногда просто создавая механизм торможения.
Не буду останавливаться на кадровых вопросах. Скажу только, что и здесь у нас пока что преобладают волевые решения. Следствия же такого подхода бывают плачевные. Думаю, необходимо во всеуслышанье сказать то, что всем давно уже ясно: крупной ошибкой была отставка Аркадия Эммануиловича Мильчина. Мы до сих пор расплачиваемся за эту ошибку. Пусть это даже была инициатива Комитета, платим-то мы…
Я, конечно, допускал, что мой доклад произведёт некоторое впечатление. Но не до такой же степени! И, в конце концов, ну чего я такого сказал?!
А с директором что-то случилось.
Директор встал во весь рост и сразу выдернул чекý. В руках его разорвалась граната, и он, чудом живой, вскарабкался на трибуну, весь в пороховой пыли и горячих осколках. Он не был ранен, но сильно контужен, и ничего не видел и не слышал.
С трибуны надо говорить. Говорил ли Владимир Фёдорович? Не берусь утверждать, что это было говорение. Но странные, дикие звуки с трибуны катилися в зал.
Потом была мобилизация и сбор рассыпанного войска. Заблудшие агнцы, те, что в потёмках искали мою тропу, гурьбой пошли на звук трубы, зовущей то ли на бой, то ли к раздаче талонов на бесплатный обед. А я — как-то не сразу, — но всё-таки понял, что в этом издательстве мне уже не жить. Не то что он меня выдавит, но вечная борьба — в отличие от Карла Маркса — не представлялась мне как счастье.
* * *
Между тем Перестройка продолжалась, и кто бы как бы к ней не относился, все уже начинали видеть в ней, хоть, может быть, и временную, но всё-таки реальность. Кравченко в неё совсем не верил («Вы думаете, что это всерьёз? Наивный вы! Ведь это же игра. Поиграют ещё немного, и всё назад вернётся», — говорил он мне ещё ранее), но понимал, что в этой замути возможно выловить и рыбку покрупнее: раз они называют это перестройка , надо и самому — так думал он — под шумок что-нибудь перестроить. Он запирался в кабинете с узким своим активом и строил план создания объединения : «Книга» — «Искусство» — «Изобразительное искусство» — Типография № 5, — всё это, разумеется, под своим генеральным руководством…
Читать дальше