Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Никакой военной подготовки, слава Богу, тогда в нашей школе не было, и когда через тридцать пять лет мы узнали, что уже в демократической России, в процветающем ныне Ханты-Мансийском округе, в нашем именно посёлке Пионерский какой-то солдафон загнал на марш-броске в противогазе до смерти здешнего десятиклассника, — ужаснулись и не могли поверить, что это случилось там, где мы когда-то пытались сеять разумное по мере сил…

Тогда же, в шестьдесят седьмом году, когда труп генералиссимуса зашевелился и опять засмердело, я изо дня в день на уроках истории делал десятому классу прививки от позорной болезни и говорил, что, если кто-нибудь из них когда-нибудь, кому-нибудь поверит, будто в Сталине есть что-то и «хорошее», — приду и прокляну. Вот только, каюсь, Ленина я им преподносил яко Иисуса. Как сам тогда понимал.

Ирке в девятом классе неожиданно задали вопрос. Был вопрос этот задан смущённо. Не потому что смущала тема, а просто самим ребятам вопрос казался нелепым: «Мы понимаем, конечно, что этого не может быть, но кто-то говорил…»

— Ирина Львовна, а правда, что иногда… так говорят… что иногда русские… женятся… на еврейках?

Ирина Львовна расхохоталась и сказала, что правда:

— Вот я еврейка, а русский Вячеслав Трофимович — мой муж.

Девятый ошалел.

Здесь сразу надо пояснить, что межнациональной темы не было в вопросе. Просто они евреев не видали (верней, видали, но о том не знали: в Сибири темы этой не было!) и думали, что это что-то далёкое и непонятное, как, скажем, «неразумные хазары»… И вот вдруг оказалось, что евреи — это просто — их любимая Ирина Львовна. И льщу себя надеждой, что более никогда в их жизни вопроса в этом не было.

Всё это хорошо, но и свою жизнь, мы поняли, пора выстраивать.

Москва ласково нам улыбнулась и обозначила проблемы.

Ирке нужна была работа, а мне аспирантура, где неплохо платят за то, что ты чему-то учишься сверх вуза. Мы именно так предполагали дальше жить.

Москва, однако, никакой работы Ирке без московской прописки не давала. Конечно, иногородний (по прописке) женский пол (к нему-то Ирка и принадлежала) мог получить прописку, выйдя замуж за прописанного москвича, к примеру, за меня. И я бы тоже мог для этого, вообще-то говоря, жениться, поскольку был уже заочно разведён. Но не имел я об разводе документа. Свидетельство о разводе получить, конечно, я бы мог, но только уплатив государству за это счастье сто рублей, назначенные мне судом заочным. Когда в посёлке Пионерский нас известил московский суд об этой сотне, мы усмехнулись: при наших северных надбавках сто рублей не вызвали бы сильных напряжений. Поэтому мы и не заплатили. А! — сказали мы себе. — Ерунда! И вот, приехавши в Москву, мы ясно поняли, совсем по Зощенко, что нет, не ерунда. Теперь необходимая сумма выкупа из первого брака сделалась для нас ну просто нереальной и казалась оттого чудовищно преувеличенной.

В Сибири, повторюсь, мы жили в денежном отношении довольно припеваючи, и даже то, что я отсылал в Москву первой своей жене, нас в общем не обременяло. Мы легко выписывали московские журналы, покупали много книг, каких не достать было в Москве, я купил ружьё, у нас была шикарная радиола «Эстония» и магнитофонная приставка «Нота»… В те времена и на многие десятилетия потом это был единственный раз, когда мы располагали средствами, для нас вполне достаточными, и разучились думать о деньгах.

Учителя-коллеги частенько спрашивали:

— Ну, как там у вас на книжке — тысчонка уже имеется?

Я поначалу отвечал, что нет, но мне не верили, и я стал смущённо кивать, что, мол, да — тысчонка есть, пошла вторая. А у нас на самом деле сберкнижки вообще и не было. Ведь мы приехали же не на заработки. Мы прожили здесь только два с половиной года, но жили в полную силу. Такого устройства быта, как у нас, ни в одном учительском доме не было. И эта вживаемость оказалась потом устойчивым нашим свойством. Где бы мы и сколько бы ни жили, вживались всегда основательно, обрастая бытом, как будто всерьёз и надолго. Мы люди не пристанища, но — дома.

Теперь уместно бы напомнить, что означала сумма в сто рублей, что надлежало заплатить нам за развод, в конце шестидесятых. Этих денег было почти довольно для проживания небольшой семьи в течение месяца. Потому что номинальный оклад в сто двадцать рублей считался тогда почти приличным для любого служащего. Не говоря про сто сорок. А мне, когда я всё-таки обрёл себе в Москве работу, положили в месяц девяносто восемь рублей. И это были тоже деньги, хотя и мало.