Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Не лишай меня возможности быть с тобой, быть твоей, быть для тебя и всю жизнь. Я должна ссориться с тобой по мелочам и испытывать потом счастье примирения. Не лишай меня возможности придумывать для тебя новые блюда, пришивать пуговицы к твоим рубашкам, следить за тем, чтобы на тебе хорошо сидели брюки и ожидать тебя домой с работы.

Ты глупый и слепой. Тебе кажется, что ты и сам, без меня, всё можешь. А меня ты вроде бы не любишь и обойдёшься без меня. А я плюю с того вон высокого каштана, что растёт у меня под окном, на твоё «не люблю». Меня же Бог для тебя из твоего ребра сотворил. И не тебе с Богом спорить!

Меня здесь устраивают во Дворец пионеров. Надо будет с недельку отработать, а потом получу необходимую характеристику о пройденной практике.

Ты должен побывать у меня дома. Я здесь лопала апельсины, а сегодня с утра сварила из корочек варенье. Объедение! Жаль, нет тебя. Тебе не жаль?

Как ты там, бедняжка, с детьми? Очень тяжко?

Дочитала Маяковского и о Маяковском. Мыслей много, чувств ещё больше. Но человек он был, видимо, нелёгкий. Странно: Маяковский в моём представлении слился вдруг с Писаревым. Я нашла много «точек соприкосновения». Теперь схватилась за Чуковского, а потом возьмусь за критиков девятнадцатого. Тянет меня на них.

Хочешь, я из тебя Белинского сделаю? Ну, тогда хотя бы Бонди! А впрочем, зачем это? ты будешь Кабановым. И это ещё лучше. И не надо думать, что я тебя переоцениваю. Во-первых, я знаю о тебе лучше тебя, а во-вторых, если и так, я тебя всё равно заставлю самого себя «переоценить». Ты и сам не знаешь, на что способна наша ассоциация!

И всегда я буду любить тебя. А потом и ты меня. А потом мы вместе — друг друга.

Защити меня от самого себя. Не оставляй меня.

17 июня 1963 г.

… Хочешь я тебе скажу, что ты сейчас чувствуешь, оставшись без меня? Тебе кажется, что ничего не было, что был просто кошмарный сон и больше ничего.

Какое ты имеешь право считать меня сном, да еще кошмарным?!

Это о том, что думаешь ты. Теперь — что думаю я. Вернее, что чувствую. А чувствую я, притом болезненно и ежеминутно, клин, который ты забил в моё сердце. Клин вбит глубоко и крепко. Не пошевелиться.

Ну как ты можешь, перебив мне хребет, продолжать жить по-прежнему? Как мне жить с перебитым хребтом?

Понимаешь, родной, как худо мне здесь без тебя?

Вчера приехал сюда на месяц оркестр Баршая, и, конечно, Федька Плятт сразу на всякий случай (не зная, что я здесь) позвонил. Вчера мне удалось отбрехаться, но не знаю, удастся ли впредь. Впрочем, всё-таки иногда мне надо выбираться из берлоги, иначе рехнусь в конце концов. Похожу на концерты, можно разок и в кабак. Выпить в моём положении не мешает, хотя, честно говоря, почему-то не хочется. А ты же там, верно, выпиваешь? Да ещё и за девочками приволакиваешь. Знаю я тебя, старого ловеласа.

Ты знаешь, мама заранее согласна тебя любить.

29 июня 1963 г.

(Очень корявое письмо)

К сожалению, не могу писать. Правая рука на дощечке: футбол, но перелома нет.

Короче: встретимся 1 сентября.

Ради бога, не подумай, что это мистификация.

Действительно, был футбол. Вожатые против старших пионеров. Я был у их штрафной площадки, спиной к воротам, когда на меня вышел мяч на метровой высоте, и я, вспомнив молодость, пробил через себя в падении на спину. В ворота немного не попал, но славили герольды мой удар. А правая кисть подогнулась, случился сильный вывих.

К сентябрю удалось найти для Ирки комнату в Басманном переулке. Мы вместе кое-как обустроили быт, я из дому принёс ей радиолу и пластинки. Правда, к первому декабря предстояло комнату освободить, но это, казалось, не скоро. Наступило, однако, скоро. И стало ясно, что искать нам надо общее жильё.

Везде союз наш был отторгнут. Пятого декабря тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, в День Сталинской Конституции, к вечеру мы полностью утратили право на жилище. Был сильный мороз.

Мы бродили, грелись в подъездах, в магазинах, в вестибюлях метро. Уже всё было прозвонено, и всюду отказано. Оставался Юрий Павлович Тимофеев. Он сам был бездомен, жил у Тимура Гайдара, пока тот работал на Кубе. С Юрием Палычем я ещё не был знаком, но знал, что эта последняя надежда — верна. Однако у него в этот вечер гостила дама. Нам предстояло дождаться её ухода.