Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

— А я тебя люблю.

— А для определения моего к тебе отношения слово ещё не найдено.

— Я мельком видела у тебя в папке какие-то листы. Напечатанные и написанные. Что это? Я не читала.

— Это та писанина, о которой я тебе как-то говорил.

— Покажешь? Сегодня?

— Не знаю даже. Читать черновик трудно. Читать самому вслух? Не знаю, по-моему, на слух не воспринимается…

— Я сама разберусь.

— На слух — не то.

Вот я пишу про комсомольского секретаря факультета:

— После бюро Фарберова мне говорит: «Сидела я, смотрела на тебя (на меня) и думала: а не ввести ли тебя (меня) в бюро?» Я спросил, что — я хорошо вписываюсь в эту картину? Она говорит: великолепно!

Не подложить ли себе такую свинью?

— Пусть они меня выберут в Бюро. Вот где весело будет.

— А что? Это было бы (предложение нереального условия) хорошо. Ты полемична по характеру, резка в суждениях, не лезешь за словом в карман. А там этого всего мало.

— Хоть что-то хорошее о себе от тебя мельком услышишь…

А к лету стало складываться так: я без Ирки жить уже не в силах — так хочу дружить, а Ирка — нет, дружить уже не может. Возникло напряжение. И всё оно росло. Хотя порой и разряжалось соскальзыванием с дружбы.

Летом была назначена педагогическая практика в пионерских лагерях. Мы записались с ней, конечно, вместе. Нам выпал лагерь КГБ.

— Мы будем вместе. Мы будем вместе. Мы будем вместе. Мы будем вместе. Ты не думаешь, что нас теперь могут не пустить вместе в лагерь?

— Это приходило мне в голову, но пришло ли им? Очень может быть, что и нет. Забыли. А если да, то при такой постановке вопроса, конечно, не пущать… А при торжестве разума и прогресса об этом и разговора не будет.

На Большой Лубянке, носившей тогда имя Дзержинского, в доме графа Ростопчина познакомились мы с хозяевами нашего лагеря. О, как они были корректны! Наш куратор нам всё рассказал и объяснил, но тут к нему зашёл корректнейший коллега, они извинились и стали говорить промеж себя. Они говорили негромко, но внятно, все их фразы были ясно слышны, но о чём, про что они говорили, понять не удалось ни мне, ни Ирке.

Мы подписали какие-то бумаги, и нам пожелали удачи. А через день оказалось, что меня в этот лагерь берут, а Ирку нет. Делать было нечего, и мы решили, что пусть она едет в Ригу и найдёт себе практику там. Институтские руководители практики сказали, что это вполне допустимо.

Я погрузился в чекистский автобус и поехал в Белые Столбы, где раньше располагался не очень большой лагерёк для тех врагов народа, что для каких-то целей необходимы были рядом, под рукой. Ирка меня, конечно, провожала. И очень скоро я получил письмо.

… Я только сегодня проводила тебя. Прошёл лишь день. А у меня такое чувство, будто прошла вечность, и я не знаю, что делать с этой вечностью и с той, которую мне ещё придётся пережить.

Автобус ушёл, и я, уж сердись — не сердись, а заревела в голос. Как представлю себе, что могла бы… Ну, об этом не будем.

Была в институте. Видела Родионову (эта славная преподавательница вела у нас восемнадцатый век). Твоя курсовая прочитана, завтра я её получу. Там «пять», но грамматика, говорит, страдает… Ай-яй. И я не заметила. Мою работу она, может быть, до завтра прочтёт.

Со стипендией хуже. Бухгалтерия валит на деканат, деканат — на бухгалтерию, а стипендии нет и неизвестно. Дальше седьмого я ждать не могу. Денег нет ни копейки. Жить не на что. Придётся уехать.

И вот, выйдя из института, я оказалась в ужасной луже. Делать нечего, идти некуда, нигде меня не ждут, никому я не нужна, да и мне никто не нужен.

И я пошла. Шла, шла, села на скамейку, поплакала и дальше пошла. Притопала домой, одолжила «рупь» и пошла в кино. Два сеанса просидела…

Милый, я тебя совсем измочалила перед твоим отъездом. Ну, я скверная, невыдержанная. Всё так. Я постараюсь. Я научусь. Я же говорила: любить Кабанова — работа сложная. Учиться ей надо. Я учусь.

Передо мной всё время ты и эта скверная мысль, что я тебя потеряла. А что без тебя делать? Жизни не будет ни тебе, ни мне.

Если признаться, то в последнее время нервы мои дошли до такого состояния, что подчас истерическое состояние возникало лишь из истерического состояния. Я начала даже терять многое из того нового мироощущения, которое приобрела с тобой. Может быть, и вправду неплохо, что мы разъехались. Мы держали друг друга на очень большом накале, оба не выдержали, оба встали в оппозицию, только выразилось это по-разному у тебя и у меня.