Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

— А чего ж! — ответил я, уже хмелея.

— Тебе устрою. Тут рядом, в Козловском, серый дом. Знаешь? Прямо сейчас. У тебя сколько есть?

«Ах ты, прощелыга! — подумал я. — Думаешь, что на салагу попал. Думаешь, я доверюсь пьянящим речам. Милый жулик, я кое-что повидал на свете!»

У меня было почти четыреста рублей, и я ответил:

— Четвертной остался.

— На первый раз. Возьмёшь полбанки, и одну разопьём, я добавлю. Там вся квартирка, знаешь… Бляди есть.

— Ладно. Подожди пять минут, переоденусь. Я напротив.

«Ничего, — думал я, перескакивая ступеньки, — можно попробовать».

Я выложил все деньги и оставил двадцать пять рублей. Я выложил документы. Я знал, что иду в притон.

Никак не находились брюки, и я плюнул и выскочил в полной форме.

— Не нашёл гражданское. Пошли!

Он что-то спрашивал о службе. Я что-то отвечал.

«Он идёт, чтобы меня надуть. Но он не знает, что я об этом знаю».

— Закуривай!

Он протянул на ходу маленькую пачку «Дуката». Я взял сигарету и видел, что он достал себе из другой пачки. Тогда в ритме бодрого шага я незаметно опустил сигарету в карман и быстро заменил своей.

«Врёшь, не купишь!»

Мы завернули за угол и подошли к серому дому в пять этажей. Мы вошли в парадное.

— Подожди, — сказал он, — я пойду проверю. К ним не всегда можно.

Он побежал наверх и вернулся минут через пять.

— Ничего не выйдет. К ним нельзя. Давай я тебе вынесу.

Отступать было глупо. Я дал деньги, и он снова умчался.

Я понял всё, как только затихли его шаги где-то наверху, на неведомом этаже. И всё-таки я прождал ещё двадцать минут. Я не ругал себя. Я не мог себя понять. Ведь я не обманывался. Я видел всё и был насторожён. Почему же такой итог? Он обманул слишком глупо. Просто вышел через чёрный ход.

Серая кепка, шустрые глазки. Лет тридцать пять.

Я оставил свой бесполезный пост и вошёл во двор серого дома. Элегантные мальчики элегантно играли в пинг-понг.

— Смотри, Владик, как бы тебе таким не стать!

Они смотрели на меня, как на пугало — эластичные мальчики с набриолиненными волосами. Огонь и вода, и медные трубы остались за чертой Москвы. Я вышел на улицу.

Скорей! Скорей! Нужно сбросить эту одежду. Забыть свой опыт. Я прошёл не те университеты. Скорей! Пусть никто не знает, что я из другого мира!

Осеннее солнце отчаянно переливалось в окнах домов и сверкающих бамперах автомобилей, как будто в нём была ещё свежая сила. Дома весело перемигивались солнечными бликами, и вся Москва смеялась, и нужно было знать, что уже октябрь, чтобы не верить этому смеху.

Москва смеялась, и улыбка её была обольстительна, как зелёная трава у края болота.

А его сигарета ещё долго лежала в моём столе. Я всё хотел её испробовать, да как-то она затерялась.

Я, кажется, пишу для тех, кто меня так или иначе знает. Или тем, кто потом будет знать — по линии предков. Поэтому я ничего не сочиняю. Я просто не умею сочинять.

Казалось бы, чего уж тут такого?

Марков снял сапоги и, вздохнув, лёг на диван.

А я вот не умею.

Если кто-то когда-то был со мною знаком, ему, я думаю, должно ж быть интересно узнать: а что он скажет про себя, чего я про него не знаю? Такое любопытство не заставит того, кто меня знал, купить то, что я написал. Но я и продавать не стану. Хотя, совсем не против денег. Ведь я всю жизнь любил получать какие-либо деньги за разную работу. Но, правда, лучше было бы без этой суеты иметь приличное наследство, которому вот только неоткуда взяться. Ещё гораздо лучше самому оставлять наследство: сидеть, пока живой, и размышлять, кому чего оставить.

Если собрать все деньги, которые я заработал за прожитую жизнь, это могло бы быть приличное наследство. Зачем я их потратил?

Ну что ж, пора и написать.

На исходе шестидесятых годов пришлось мне поступить на службу в институт научно-технической информации, расположенный близ Лужников. Контор таких в Москве в то время было много: каждое промышленное министерство желало иметь свою отраслевую информацию. Поскольку сообщения о новой технике надлежало подавать в приличном виде, конторы содержали в штате литературных редакторов . Это счастливое обстоятельство обеспечило тогда материальное существование многому числу мало к чему пригодных выпускников филологических факультетов.