Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

— Загрузить боеприпасы!

Кидаемся к снарядным ящикам, и ребята взлетают на чёрную глыбу, наш танк, наш Т-54.

— Заряди пулемёт, — шепчет мне на ухо командир.

При загрузке боеприпасов заряжать не положено, по условию задачи мы должны заряжать на ходу, но Фадеев понимает, что на ходу я не успею. В темноте ковыряюсь в затворе, куда-то сую ленту… Неужели он будет стрелять?

— Зарядил, — говорю я, сам в это не веря.

Снаряды уложены в гнёзда, Фадеев докладывает, инспектирующий смотрит на секундомер.

— Экипаж, к бою!

Опять взлетаем наверх и проваливаемся в башню. Сидим, как в ореховой скорлупе. Фадеев принимает команду по рации, что-то командует нам, Драч запускает двигатель — грохот, лязг, всё трясётся, одним словом — ад. Я съезжаю с железного стульчика размером с фуражку и не знаю, за что ухватиться.

— Заряжай!

Но я не могу. Если я оторву руки от каких-то выступов, то ни за что не удержусь на сиденье. Всё-таки отрываю руки, бьюсь головой о железо и начинаю выламывать у пушки затвор. Он тоже железный, не поддаётся. Фадеев откуда-то слева и сверху протягивает руку и вмиг открывает затвор. Я вгоняю снаряд. Фадеев затвор закрывает.

— Огонь!

В голове что-то лопнуло, череп наверно расколот, из него валит дым… Дзинь-ля-ля! Падает гильза.

— Заряжай!

О, господи… Я не мешаю Фадееву. Он заряжает.

— Огонь!

Всё сначала. Когда ж это кончится?

И тут происходит нечто ещё более страшное. Наш танк раскололся. Кто-то разрезал его на две части по горизонтали. Танк распадается. Верхняя часть уползает вправо. Нижняя — влево. Я нахожусь посередине. Нужно выбрать какую-то часть, иначе меня разорвёт пополам. Отчаянно оглядываюсь на Фадеева. Он спокойно приник к окуляру. Крутая спина Шедько воплощает собой спокойствие. Я поджимаю ноги и съёживаюсь на сидении: будь что будет! Меня несёт вправо, влево — и всё остаётся на месте. Я цел, танк цел, стремительно мчимся дальше. Потом я узнал, что мы просто поворачивали башню.

Все отстрелялись. Настаёт моя очередь. Я ползу вниз, вперёд к пулемёту. Вижу мигающий огонёк — это цель. Навожу. Команда! Я жму… и — о, чудо! — пулемёт начинает стрелять. Значит, я его всё-таки зарядил!

Вы не поверите, но я даже попал, поразил-таки цель!

Мы отстрелялись отлично. Наводчик Шедько тут же получил краткосрочный отпуск, а весь экипаж, включая меня, — благодарность.

Прошло много дней, и меня признали. Я стал как все, и был этим счастлив. Осенью Фадеев кончил службу. Я не забыл его. Ни в танке во время стрельбы, ни после — я не услышал от своего командира ни слова укора.

А через полгода меня обратно выдернули в штаб, но уж теперь — по линии кормления полка, где я познал суть котлового довольствия , назначение продаттестата , таинство сутодачи и способ нормированного перевода её на сухой паёк .

Когда мне исполнилось двадцать лет, я купил бутылку вишнёвого ликёра, десять пирожков с повидлом и пачку сигарет «Друг». Двадцать лет казались мне этапными и хотелось как-то значительно отметить этот день.

Мы пошли с Володей Сарычевым в секретную часть, где он служил старшим писарем. В святая святых, куда не могли входить даже офицеры штаба, мы разложили снедь и устроили тайную вечерю.

Это было прекрасное время. Я был тогда глуп беспредельно…

Мы пили потихонечку ликёр, я силился ощутить значительность события, а Сарычев рассказывал удивительные истории из жизни на гражданке.

Он был часовщиком и зарабатывал много.

Среди молодых два враждебных течения исключали друг друга: стиляги и хулиганы. Сарычев не совмещал их, он переходил из одного в другое по настроению. У него были две формы: галстук с пальмами и ботинки на толстом каучуке принадлежали стилягам, белое кашне и хромовые сапоги — хулиганам. Он мог через день менять облик, манеры, вкус. Это был удивительный человек. Теперь таких нет…

Он был высок и страшно сутул — почти горбатый, с длинными большими руками и впалой грудью. Лоб маленький, заросший, глазки и переносица — провалившиеся, а вялые губы выпячены, как будто он всё время говорил: «Ну, щто ты, падла!» Он всегда хихикал, и довольно мерзко. В общем, мы подружились.

Сарычев ещё на целине прославился изумительной ленью. Заставить его что-нибудь сделать было так же трудно, как чем-нибудь удивить. Он всё знал и всё видел. Весь мир был мура. На целине было довольно хлопотно с вопросом гигиены: умывались в пруду, стирали там же. Сарычева никогда не мучил ни один вопрос. Умывался он редко. А когда стало холодно, вовсе перестал. Два месяца не прикасался он к воде. Потом в Таллине узнали, что у него всё тело покрылось фурункулами. А тогда смеялись и спорили, сколько он продлит этот пост. Кто-нибудь спрашивал, почему он не моется, и Сарычев отвечал: «А почему у тебя в носу две дырочки?» И хихикал.