Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

На землю сыпались стеклянные осколки, звенел чугун, летели брызги aqua vit’ы, мешаясь с горькими слезами бьющих и смотрящих…

Когда мы вернулись в вагон, сразу подняли нижние полки. Наше купе было первым от входа, и в багажных отделениях под полками вместо багажа насыпан был уголь. Уголь был весь изрыт. Но наша водка хранилась не там.

Поэтому через некоторое время к нам снова явились.

— Отдайте по-хорошему!

— Так мы ж вам говорили, — нету!

— А этого не может быть: у вас — и нету. Ведь всё равно найдём!

А праздник тем временем наступил. Только праздновать было нельзя. Мы сидели, приклеившись к полкам, с невинными мордами и в глубокой тоске. Ждали ночи.

Но поздним уже вечером они нашли. Нашли как-то странно. Явились вдруг снова и безо всяких разговоров прямо прошагали к заветному месту. И — всё.

Когда мы уже подъезжали к Таллину, старший лейтенант Воскресенский подсел к нам и сказал на прощанье:

— Ладно, скажу, как нашли… Вы ещё молодые, вам служить и служить… Надо знать. Запомните: в каждом полку, в каждой роте, во взводе есть всегда человек, от которого всё узнаётся.

— Кто?! — возопили мы.

— А вот этого не скажу. Может быть потом, в Таллине, на прощанье.

Но и в Таллине он не сказал.

А тогда, ближе к ночи, Миша Дудин склонился ко мне и шепнул, и я вышел в тамбур. Наша водка — двадцать бутылок — была надёжно упрятана между железных стенок отопительного котла. Изымать их оттуда было неловко, и в самом низу, на почти недоступном дне две бутылки остались.

Нам, самым избранным, досталось по семьдесят граммов. И всё же на душе чуть-чуть полегчало.

А наутро, с облегчённой душой, прямо здесь, в эшелоне, записался я добровольцем в Египет. Ведь это был ноябрь пятьдесят шестого. Империалисты не захотели отдать Египту родной его Суэцкий канал. И мы не остались равнодушны. Впрочем, я не очень-то разобрался, что там такое, но если зовут добровольцев, как я могу не пойти?

9 декабря 1956 г.

ТАСС УПОЛНОМОЧЕН ЗАЯВИТЬ, что полный вывод английских, французских и израильских войск из Египта, естественно, снимает вопрос о выезде в Египет советских добровольцев.

А год спустя военный министр Египта генерал Абдель Хаким Амер на встрече в Москве с Хрущёвым, Булганиным, Микояном и Малиновским скажет, что «в 1956 году, когда большое количество добровольцев в вашей стране изъявило желание оказать Египту помощь, мы не были готовы использовать её».

Ай, ай! Как интересно всё могло бы обернуться.

В те времена человек с десятилеткой был ещё в армии редкость. Поэтому и взяли меня сразу в штаб. Штабная крыса ефрейтор Хрищанович, правда, сказал, что надо бы проверить мой почерк: приказы по полку писались исключительно пером! Мне продиктовали фразу, я записал, Хрищанович взглянул, пришёл в кошмарный ужас, а начальник штаба полковник Марин по прозвищу Чапай всех успокоил:

— Ничего. Распишется!

И стал я буквы не писать, а рисовать. И так поставил новый почерк — с кудряшками и выкрутасами. А к лету меня за самоволку выперли из штаба в батальон.

Тут хлебнулось мне лиха. Остальные всю зиму учились боевым искусствам, а я овладевал пером. Граната оказалось тяжёлой, лететь далеко не хотела. А на носу инспекторская проверка.

Должность моя — заряжающий, самая низшая в танке. Привели меня в парк. Посмотрел я танк вблизи, руками потрогал. Слазил внутрь. Внутри танк мне аптеку напомнил. Чистота — аж страшно! Каждый винтик до блеска оттёрт, тонко смазан и бумажкой вощёной обёрнут. Мой наводчик Шедько объяснил:

— Вот пулемёт, это твой, вот пушка, вот так открывается затвор, вот гнёзда, здесь будут снаряды, вот твоё место. Всё понял?

Я подумал, что понял, и сказал, что — да, понял. Да и как не понять, если я — со средним образованием, а наводчик Шедько ограничился семилеткой! Конечно, я понял.

Когда прозвучала команда «экипаж, к машине!», я содрогнулся: что будет? А вокруг почему-то все были спокойны. Невозмутимый, как всегда, стоял в сторонке наш ротный, капитан Калюжный, спокойно и просто, пока не раздалась команда, стоял мой экипаж. А я, как я стоял?

Сейчас я вижу нас со стороны. На опушке леса перед невидимым ночным полигоном, на чёрном фоне сосен стоим мы четверо в танковых шлемах, в комбинезонах, увешанные автоматами, пистолетами, подсумками, противогазами… Невысокого роста стройный красавец Фадеев, наш командир; длиннорукий приземистый механик-водитель Ваня Драч; безбровый гигант Шедько, наводчик, и я — обезумевший от полной неведомости предстоящего, юнец с тонкой шеей, болтающейся в широком вороте гимнастёрки, как пестик в ступе.