Матей Вишнек - Господин К. на воле

— Я про зиму, — уточнил мелкий и хладнокровный человечек, пророчески выставив палец. — Зима есть самая большая трагедия нищей демократии.

Человек с веселым лицом выхватывал пучок за пучком ошметков и равнодушно бросал их назад через плечо. Зато человек с раздвоенной бородкой шуровал со рвением. Он верил в труд, в старание, в отчаянное напряжение всех мышц. И в достоинство упорства. Произнеся эту формулу, «достоинство упорства», он на миг оторвался от работы и высунул голову из дыры, проделанной им в горе ветоши. Достоинство упорства). Это звучало.

— Достоинство с голодухи, — проронил человек на верху пирамиды.

— Ыгы, — согласился доходяга, зарытый в тряпье.

Человек с раздвоенной бородкой пару раз нервно чихнул от сухой и едкой пыли потревоженного им нутра горы. Разве не может быть достоинства перед лицом голода? Достоинство — единственное, что у них осталось, у них, у тех, кто сберегал, ценой стольких жертв, истину, истину в ее человечном смысле, и, самое главное, ДЕМОКРАТИЮ.

— Демократию с голодухи, — буркнул человек, зарытый в тряпье.

Человек с раздвоенной бородкой так и вскинулся. И что? Разве это пустяк? Нет. Они уже сделали то, чего никто до сих пор не делал. Принципы безукоризненны. Им удалось посредством мыслительной работы отобрать из горы всякого разнобоя — почище, чем эта гора тряпья, — безукоризненные принципы.

— Мыслительная работа с голодухи, — изрек доходяга, зарытый в тряпье. Он не открывал глаз и не повышал голоса.

Его слова привели в ярость человека с раздвоенной бородкой. Хотя он уже нащупал в недрах горы второй рукав шинели, он перестал за него тянуть и поднялся с земли.

— Пораженец! — завопил он. — Пораженец! Что же, по-твоему, нам делать? Что? Ты знаешь, что надо делать? Что надо делать? Скажи, если ты знаешь.

— Знаю, — спокойно ответил человек, зарытый в тряпье. — Надо взять продуктовый склад.

— Ну нет, — вмешался хладнокровный мелкий человечек. — Ни в коем случае. Насилие разрушает демократию.

— Вот вам! — сказал человек с раздвоенной бородкой, несколько успокоившись.

Хладнокровный мелкий человечек считал, что насилие при демократии эквивалентно самоубийству. Насилие, как чудовищная проказа, пожирает надежду и истину, иллюзию и очевидность.

— Чушь, — сказал доходяга. — Главное дело — пристрелить Полковника.

Полковника? Ни-ни! Полковник — последний, кого надо пристрелить. Если у них и есть союзник там, внутри, то только в лице Полковника.

— А кстати, — заметил хладнокровный мелкий человечек, — господин Козеф Й. знаком с Полковником.

Козеф Й. не успел ответить, потому что все перекрыл звериный, однако победоносный вопль. Человек с веселым лицом встал во весь рост. Все вытаращились на него не без досады и с завистью, которую и не думали скрывать. Человек с веселым лицом держал в руке кроличью зимнюю шапку, почти новую, — шапку-ушанку.

Мелкий человечек оказался прав. Люди стали умирать от холода.

Каждое утро, когда гроздья тел разделялись, на полу общей спальни оставались самые хрупкие плоды демократии. Свернувшиеся в клубок трупы надо было закапывать, и могильщиков выбирали жеребьевкой. Замерзший грунт туго поддавался киркам и лопатам. Каждую яму приходилось силком выдалбливать в упрямой плоти земли. Люди уже проклинали мертвых. Живые возненавидели мертвых. Неделю за неделей живые ожесточенно боролись с мертвыми.

Потом один из могильщиков умер, прямо когда копал могилу. Его опустили рядом с тем, для кого он ее копал. Живые начинали ненавидеть друг друга. Каждый мог за ночь стать источником жестоких страданий для остальных. Голоса зароптали. Они роптали на мертвых. Зачем надо закапывать мертвых? Что, нельзя просто побросать их в пустой бассейн или в помойную яму колонии? Нет, был ответ. Мертвых нельзя бросать. Демократия заботится о своих мертвых. Демократия не может бросить своих мертвых, потому что демократия никогда не бросает своих. Неважно, мертвых или живых.

Снова поднимался ропот. Недовольные и кипящие ненавистью голоса обратились против живых. Разве это не форменное предательство — умирать, разве те, что вот так брали и умирали, — не предатели? Разве это не долг каждого — остаться в живых в эти суровые времена? Жить, просто чтобы не обременять других тяжелым трудом закапывания. Один ропщущий голос окончательно обезумел. Живите, сволочи, кричал голос, живите! Живите, подонки, живите, никому неохота вас закапывать. По всей видимости, голос, который окончательно обезумел, сам был при смерти.