Матей Вишнек - Господин К. на воле

— Да, но ответ на что? — ломал голову Фабиус.

Франц Хосс задумывался и глядел в раскаленную пасть электропечи. Полковник перестал показываться на люди. Уж не был ли Полковник глубоко огорчен чем-то, что происходило тут, в колонии? Что-то шло не так в колонии. Какая-то гниль завелась в колонии.

— Что, какая? — допытывался Фабиус.

Франц Хосс не мог дать четкий ответ. Но разве не чувствовали они, Фабиус и Козеф Й., что люди изменились? Не те стали люди, что, разве не видно? Уже не один год он, Франц Хосс, перестал запоминать лица. В молодости ему никогда не случалось ошибаться. Он знал всех заключенных из своей казармы и в лицо, и по номеру. А сейчас знает их только по номеру. По номеру и только по номеру. А все потому, что с физиономиями что-то случилось.

— Да? Но что же? — не переставал удивляться Фабиус.

Франц Хосс не мог дать четкий ответ и на этот вопрос. Он знал только, что физиономии у людей менялись. Просто-напросто до неузнаваемости. Сначала он впадал в оторопь. Случалось, что в некоторых камерах вместо одних людей оказывались другие. Придешь утром, а вместо молодого, глядь, сидит не такой уж и молодой. Вместо старого, глядь, сидит совсем старый. С вечера сидел один со впалыми щеками и с воспаленными глазами, а утром сидит весь в морщинах и чуть ли не слепой. Он долго никому не говорил об этих странностях, потому что заговорить о них не хватало духу. По сути-то дела, общее число оставалось одним и тем же. В принципе, ничего страшного не происходило. Он никому не говорил еще и потому, что считал все эти дела галлюцинациями в чистом виде. Но что-то их становилось все больше, галлюцинаций. Многовато для галлюцинаций. Что-то крылось за этими якобы галлюцинациями. Что-то не то, и у этого не того могли быть серьезные последствия.

Козеф Й. слушал старых охранников с почтительным недоумением. Он не смел высказать свое мнение, хотя Франц Хосс и Фабиус время от времени обращались к нему с вопросом, что он думает обо всем происходящем. Он ничего не думал. Что он мог думать?

— Может, оно и к лучшему, — бормотал Франц Хосс. И принимался хвалить Козефа Й.: — По крайней мере, Козеф Й. каким был, таким остался. Оставаться верным себе в такое смутное времечко — это да, это не пустое дело.

Козеф Й. пожимал плечами и от скромности опускал голову.

— А Полковник? — вспоминал Фабиус. — Что там у него на душе, у Полковника? Что там на душе у этого человека, которого все любят?

Никто не знал, что творится в душе Полковника. Человеческая душа — потемки. Особенно душа человека тонкого и деликатного, тут уж ничего не понять. И душа Козефа Й., по мнению Франца Хосса, — тоже потемки. Самые что ни на есть.

— Подумать только, — говорил ему старый охранник, — ведь вы могли уйти, а вы остались делать то, что делаете…

Примерно то же сказал ему и мелкий хладнокровный человечек, когда Козеф Й. привел пятерых беглецов в подвал с обносками:

— Здорово нам повезло, что вы такой, какой есть.

Уже несколько дней как Козеф Й. заметил, что жизнерадостный толстячок копит в одном крыле своего сырого подвала все отходы от бесконечных подгонок и перешивок. Лоскуты, маленькие и большие, всех цветов, воротники, петлицы, манжеты, эполеты, клочья подкладки, сожженные утюгом тряпки, полоски ткани, искромсанные ножницами в минуту ярости или бессилия.

— Чистое золото, — повторял человек с веселым лицом, меряя опытным глазом мягкую и пышную пирамиду.

В свете фонарей взблескивали то металлическая пуговица, то пряжка ремня. Уже миновала полночь, а пятеро пришельцев все не решались вступить во владение горой тряпья. У Козефа Й. таяло сердце, когда он ощущал на себе полные признательности взгляды.

Человек с раздвоенной бородкой отважился первый. Бросился к пирамиде и обеими руками стал лихорадочно разгребать ее снизу. Он рыл проход вглубь, как будто там, в сердцевине, его поджидал меховой полушубок. Доходяга с черными зубами зарылся по шею в тряпье и замер с закрытыми глазами, как будто стоял в кадке с теплой водой. Сначала он похохатывал, потом с силой втянул в грудь воздух и шумно выдохнул, как в упражнении на релаксацию.

Мелкий и хладнокровный человечек опустился на пол и прислонился к стене, как будто ему хотелось еще посозерцать со стороны результаты их ночной экспедиции.

— Видите, — с грустью сказал он немного погодя Козефу Й., — вот она, большая трагедия нищей демократии.

Человек с веселым лицом, который залез на верх пирамиды и поднял фонарь над головой, рассмеялся. Человек с раздвоенной бородкой приостановил свою судорожную схватку с горой тряпья. Что за чушь несет мелкий и хладнокровный человечек? О какой трагедии речь?