Матей Вишнек - Господин К. на воле

— Так не пойдет, — с достоинством осадил его мегафон.

— Человек имеет право знать, где он находится, и выбирать, — такого мнения был человек с надтреснутым голосом.

— Чего еще выбирать? — возмутился шепелявый.

— Голосовать! Голосовать! — раздался чей-то твердый голос.

Кое-кому идея понравилась, и они подхватили призыв: «Голосовать! Голосовать!»

Все больше и больше голосов требовали перехода к голосованию, и в конце концов все сборище голодных и оборванных людей заскандировало: «Голосовать!» Козефа Й. так захватил общий поток, что в какой-то миг и он открыл рот и чуть было не выкрикнул то же слово.

— Принято, — раздалось из мегафона, и вмиг крики смолкли.

Молчание отдавало торжественностью, и Козеф Й. почувствовал себя маленьким и жалким. Надо было бы сделать какой-то жест, чтобы завоевать симпатию этого мужского сборища, но ему ничего не приходило в голову. Единственное, на что он оказался способен, — это встать в почтительной позе.

— Кто за то, чтобы голосовать? — спросил мегафон, и все как один, подняли над головой правую руку.

Так прошло несколько минут удушающей тишины. Козеф Й. подумал, что если бы сейчас в воздух взлетела муха, она бы тут же сдохла от давления этой тишины.

— Принято, — еще раз сказал мегафон.

Руки опустились, но с некоторой замедленностью, издавая долгий шелест и звучно расшевеливая воздух.

— Кто за? — спросил мегафон.

От брутальности вопроса у Козефа Й. ощутимо перехватило дыхание. Вопрос был, похоже, куда серьезнее, чем он ожидал, и, похоже, касался его непосредственно. Удушливое волнение вернулось и из-за того, что на сей раз не все подняли руку. Секунды текли еще медленнее, чем при прошлом поднятии рук, и Козефу Й. хватило времени посмотреть в глаза почти всем, кто голосовал «за».

— Принято, — сказал мегафон, и руки — фыш-фыш — опустились. В тот же миг кто-то из первых рядов шепнул ему: «Порядок, вы прошли».

Козеф Й. перевел дух с некоторым облегчением, но тут же услышал снова голос мегафона:

— Кто против? — спросил мегафон.

И на сей раз поднялись руки, но Козеф Й. с первого взгляда понял, что их было гораздо меньше, чем «за». Ошеломляющее чувство счастья проникло ему в сердце, согревая все существо.

Несколько дней Козеф Й. не находил себе места. В глубине души творилось что-то в некотором смысле для него новое. Рождались вопросы. И, что еще серьезнее, вопросы не собирались уходить из мозга, мучая его, требуя ответа, хотя бы промежуточного.

Мозг, казалось, вот-вот лопнет, и бурливое вещество потечет по его лицу. Когда это все началось? Где он ошибся? Надо было отказаться в первую же минуту — но какую минуту считать первой? Как продолжать в том же духе, если Франц Хосс и Фабиус так ему доверяют? Чего они все от него ждут? Чего хотели голоса с кухни, которые столько времени его терроризировали, да и сейчас пристают? Зачем им знать, что будет с ним завтра и то же ли самое будет с ним? То же самое — это как? Дичь какая-то. Почему они никогда ничего не говорили прямо? И почему он должен думать, что будет потом, почему он и об этом должен думать? И что значит — не забыть про них, почему они все время повторяли это «не забыть»? И с кем ему надо быть поаккуратнее ? И когда он будет один, то что? И где именно ему придется быть одному? И кому надо смотреть в глаза, и что придется решать, и как они могли говорить, что он тут один по-настоящему свободный? И о каком дне шла речь, какой день близится ?

Когда, однажды утром, Франц Хосс, Фабиус, складской толстячок и Розетта склонились над ним, чтобы разбудить чуть ли не за час до восхода солнца, он решил, что эта четверка пришла просто-напросто его убить.

— Просыпайтесь, господин Козеф, — шелестел почти безгласно складской толстячок.

— Господин Козеф, господин Козеф, — взывал Франц Хосс, и голос со свистом вырывался из его пропитой глотки.

— Ну пожалуйста, пожалуйста, — разливалась Розетта.

— Господин Козе-е-е-ф, — тянул Фабиус.

Он приоткрыл глаза и сначала не узнал никого. Он видел только четыре лица, наклонившиеся над его телом, четыре темных лика, потому что свет от фонаря бил откуда-то сзади. Он приподнялся на локтях, в испуге, и только тогда расшифровал на каждом лице черты, которые давали каждому из лиц имя.

Вот тогда-то у него в голове и промелькнуло: «Господи, они пришли меня убить».

Пришли они, однако, только с тем, чтобы объявить: сегодня утром, в девять ровно, его, Козефа Й., примет директор тюрьмы.