Матей Вишнек - Господин К. на воле

— Ужас, ужас, — приговаривал толстячок. — Какое транжирство, какое транжирство. Вот пожалуйста!

Он взял шляпу с поникшими полями и сжал ее в кулаке. Из шляпы брызнул буро-зеленый сок и потек у него сквозь пальцы.

— И администрация сидит сложа руки, — метал громы и молнии приземистый толстячок без возраста и с глазами полудохлой рыбы. — Это негуманно, это абсолютно негуманно.

Они перешли в помещение с металлическими шкафами. Толстячок открыл дверцы одного из шкафов, и оттуда вывалились и рассыпались по всему полу груды туфель, сапог, ботинок, даже домашних тапочек, а вместе с ними — множество других каких-то предметов, уже неопознаваемых, но явно относящихся к разряду обуви.

— И кожа гниет, — вне себя от негодования сказал толстячок. — Вы только посмотрите, только посмотрите! И это — сапоги?

Он взял пару сапог, чтобы продемонстрировать Козефу Й. трагедию, которая крылась в металлических шкафах. Рванул одну подошву. Обнажились два ряда ржавых гвоздей, как пасть хищной рыбы с гнилыми зубами.

— Видали? — простонал толстячок. — Некоторые могут сказать бог знает что — что я не выполнил свой долг и всякое такое… Но как можно выполнять свой долг в таких условиях? Как?

И он с досадой пнул ногой груду обуви.

Далее он открыл шкафы, где одежда хранилась в пластиковых мешках. Однако по непонятным причинам пластик въелся в ткань, и ничего уже было не спасти.

— Это одежа пятилетней давности, — сказал толстячок.

Он разодрал один мешок из позеленевшего пластика. И тут же невыносимая вонь распространилась в воздухе, как будто наружу выплеснулись яды из распоротого желудка какого-то чудища.

— Что я могу сделать? Что, что? — стонал толстячок. — Я испробовал все возможное и невозможное.

В помещении с платьем десятилетней давности дела обстояли еще хуже. Как есть катастрофически. Практически ни одну вещь невозможно было опознать. Как в грибнице, все переплелось и въелось друг в друга: пальто и рубахи, плащи и куртки, брюки и телогрейки. Во всех этих вещевых нагромождениях было что-то органическое и уязвимое — так глубоководных жителей моря, когда их поднимают на поверхность, при первом же контакте с воздухом ждет обезвоживание и распад.

— Сколько уж лет я все борюсь, — сказал толстячок очень грустно и очень серьезно, не уточняя, с кем именно он борется.

Каких только методов он не испробовал, каких только у него не было идей. Одно время, довольно долго, он думал, что, хоть как-то обогревая помещение, он сумеет сохранить одежду. Но нагретый влажный воздух оказался еще вредоноснее, и разложение одежды пошло быстрее. Метод держания окон открытыми тоже не сработал — сквозняки, вместо того чтобы сушить, послужили катализатором, умножающим центры инфекции. Годы и годы он трудился, как раб, напрягая ум и тело. Бывало, вытаскивал вещи на воздух, на солнышко, чтобы их освежить. Однако заметил, что эта процедура заметно усугубляла анемию тканей, и они, по возвращении на склад, испытывали такой моральный упадок, что уже вообще не могли оказывать какое бы то ни было сопротивление патогенным факторам.

— Здесь — вещи более чем десятилетней давности. — Толстячок указал на железную дверь с солидными замками и даже забаррикадированную сундуками. — Представьте себе, что там может быть, — добавил он с выражением крайнего отчаяния.

Уже какое-то время, признался он, у него не хватает духу открыть эту дверь. Иногда, особенно в летние ночи, когда он подходит близко, ему кажется, что он слышит что-то за дверью, какие-то шорохи, что-то в любом случае подозрительное.

— Там и ваш костюм, — добавил толстячок с виноватой ухмылкой.

— Нет, только не это! — вырвалось у Козефа Й.

— Что делать, что делать? — Толстячок чуть не заплакал. — Хотите — сами откройте эту дверь. Если вам хватит смелости открыть эту дверь — пожалуйста…

И он протянул Козефу Й. связку ключей.

Козеф Й. отпрянул, содрогнувшись. Нет, он не хотел открывать эту дверь. Он ничего не хотел. Полнейшее разочарование — вот все, что он испытывал.

— Теперь вы меня понимаете? — спросил складской толстячок, подступая к Козефу Й. и ища его взгляд. — Меня ведь тоже можно понять.

— Да, конечно, — ответил Козеф Й., чтобы не показаться невежливым.

— Я писал рапорты, я всё всем объяснял, я устраивал экспертизы, — перечислял свои действия толстячок, особенно нажимая на экспертизы.

И никакой надежды у него практически не осталось. Но можно сказать и по-другому: одна-единственная надежда у него еще оставалась! И никто иной, как Козеф Й., был носителем этой надежды. Потому что он, Козеф Й., теперь на свободе. Так что он мог бы намекнуть властям предержащим на истинное положение дел. Его же примет директор тюрьмы, для выполнения формальностей по выписке. Так вот, не будет ли он, Козеф Й., так добр, так любезен, чтобы рассказать директору тюрьмы о том, что он увидел на одежном складе? Это отнимет у него не больше минутки. Просто напомнить директору, что такой склад существует. Всего-навсего напомнить, что там, в отсыревших подвалах, один честный служака борется с тюками одежды и что ему нужна помощь. Он, только он, Козеф Й., — единственный человек, которому под силу хоть что-то с пасти в сложившемся положении дел. Единственный, к кому может хоть как-то прислушаться директор тюрьмы, учитывая исключительность ситуации его выхода отсюда.