Александр Минчин: Лита

Рябизна его лица раздражала, а цепкость наглых пальцев бесила. Он наклонился так близко, разглядывая кожу, что казалось, сейчас ткнется своим толстым носом в мой анус. Он все мял и давил. Как будто искал какие-то следы. Потом неудовлетворенно откинулся.

— Ничего, ну-ка, посмотрите вы.

Медсестра склонилась к коже на моей попе. Я разглядывал, как она разглядывает мой зад.

— Абсолютно ничего. Ни одной точки, ни одного следа.

— Дайте склянку, пусть помочится. Хочу на всякий случай проверить мочу, хотя канал абсолютно чистый. И вокруг отверстия — все розовое. Железы не вздутые, нормальные, ни малейшего симптома.

— Мочитесь, — сказала сестра, подставив баночку.

Я смотрел на ее руку и думал. Думал.

Я брызнул мимо, и моча попала ей на руку. Она подняла голову и взглянула мне в глаза:

— Аккуратней.

Мне захотелось помочиться ей прямо в лицо.

— Достаточно. Одевайтесь! — скомандовал врач.

Все его оспы выражали сожаление, что он ничего не нашел. А что он искал?

Рябой дегенерат рассматривал мою мочу. Застегнувшись, я вышел из отпертой двери. «Доставщиков» нигде не было. Я спустился со второго этажа.

Машина стояла прямо у подъезда. Дверь сразу распахнулась. Вера извиняющимся тоном произнесла:

— Мы боялись, что ты не поедешь, мы понимали, что ты здесь вовсе ни при чем. Но они хотели исключить даже вероятность гипотезы, чтобы точно знать.

— Как это все понимать?! — процедил я.

Наступила тишина. Бонштейну было сорок пять лет, хотя выглядел он на десять лет моложе.

— Алеша, я тебе сейчас кое-что скажу. Только ты должен быть мужчиной. (Я дико напрягся.) — Литу изнасиловали. Сначала напоили, а потом изнасиловали. Она боялась тебе сказать: было групповое изнасилование. (Я задохнулся.) Но это еще не все. Один из насиловавших болен гонореей и заразил ее. (Я стал пытаться схватить воздух ртом.)

У меня все поплыло. Я думал, сейчас растворюсь и исчезну. Но он продолжал:

— Она рассказала следователю, что стала женщиной пять дней назад — с тобой. Поэтому он попросил нас проверить, не болен ли ты…

— Что?!

— …чтобы исключить всяческую возможность и иметь прямое доказательство, что это тот, другой. Мы должны были сделать это сегодня вечером — для следствия. Чтобы помочь Лите…

Я сидел ошеломленный и раздавленный. Меня душила ярость на нее: предавшую, солгавшую, обесчещенную, обесчестившую.

— Значит, она заражена?

— Да.

Мне хотелось взвыть, закричать, зарычать, взреветь: все что угодно, только не венерическое заболевание. Только не это. Меня душило от озноба. Горло сводила судорога.

Я не знал, что сейчас вся моя жизнь переворачивается.

Дыхание с хрипом вырывалось из горла. Лицо Веры округлилось и расплылось…

— Саша, ему плохо!

— Не волнуйся, мы сейчас отвезем тебя домой.

Это последнее, что я услышал.

Папа открыл дверь:

— Что случилось, сынок? У тебя лицо белее мрамора.

Я молчал. Я не мог говорить. Мне нужна была вода, внутри душило.

— Ты меня не послушался?.. Ты хочешь, чтобы я в это вмешался?

Не дай бог! Я заскочил в ванную и захлебнулся холодной водой.

Тело дрожало, внутри трясло, колотило. Руки были холодные, пальцы непослушные. Заморозив гортань, я захотел чаю.

— Алексей, вам сделать чаю? — спросила Любаша, вошедшая на кухню.

Сделав, она бесшумно удалилась.

Почему это происходит? Остановись все, исчезни! Мне больно, мне страшно. Я не хочу этого. Не хочу. Она же только что была девушкой. Невинной. Нетроганой. Нецелованной. Как же все запачкано. Как же все изгажено.

Мои зубы стучат о край стакана. И ломают его, течет кровь из губы. Неужели я вскрикнул? Входит папа, кровавый чай. Он что-то говорит, говорит, говорит.

Потом относит на диван-кровать. И кладет руку на лоб. Я начинаю бредить:

— Только не на этот диван… Диван… не этот…

И проваливаюсь в тартарары.

…Утром я захожу в гулкое здание своего института, в середине которого пустота. Предлекционная беготня, звонок, и все стихает. В аудитории половина студентов из ста двадцати. Ее среди них нет. Для того чтобы ей собраться и накраситься, нужен час. Иногда полтора. Поэтому часто она появляется ко второй половине. Или второй лекции. Воображая, видимо, что преподавателей волнует ее внешность и вид, а не посещаемость. Сегодня она будет избегать меня или, наоборот, пользоваться защитой публичного места. Хотя это ей не поможет. Ей ничего уже не поможет.

У меня зуд в руках. Я готов задушить ее.