Александр Минчин - Лита

— С кем?

— С ними…

— Чего ты боишься, ведь они воры, а не ты?

— Пожалуйста, я очень хочу тебя увидеть.

— Ладно.

Я повесил трубку. Было тихо. Отец спал в спальне. Он всегда спал примерно с пяти до семи. После приема пациентов. Чтобы быть «заряженным на вечер».

Я пытался размышлять о сказанном ею, но ничего абсолютно не мог понять. Или боялся, или отталкивал. Хотя никогда ничего в жизни не боялся. Я знал, что завтра узнаю нечто такое, что не хотел бы узнавать ни за что. Узнаю… что их выпустили из-под ареста. И мне придется самому…

Раздался звук (не может быть!), звуки, отец встал раньше. Как всегда, сначала он прошел в ванную. Плескание, фырканье, полоскание — тишина вытирания. Шаги из ванной — на кухню.

— Добрый вечер, папа…

— Добрый. — Все замерло и сразу напряглось. — Что произошло вчера? И почему она в таком виде явилась к нам в дом?

Я с непониманием смотрел на него…

— Ты ничего не знаешь?

— А что?.. — Спазм скрутил внутренности.

— Ты бы видел, какой она появилась: лифчик в руке, волосы растрепаны, босоножки падают с ног, ужасный запах водки. В полночь, девятнадцатилетняя девочка? Она — блядь, брось ее, забудь навсегда и не вспоминай. Она тебе не пара.

(Позже, когда я поумнел и повзрослел, я всегда поражался, как отец с одного взгляда проникал в суть вещей, понимая то, с чем никогда не сталкивался и чего никогда не видел в жизни.)

Папка, мой папка, зачем, зачем я тебя не послушал. Сделал наперекор. Чтобы доказать. И не было бы ничего того, что было. Что будет. Сколько боли не обрубил, не отрезал, разом, как пять пальцев, тогда. Весь этот бред и ужас. И не забыл все — раз и навсегда. Почему я так не сделал…

Я сидел ошеломленный. Пораженный тем, что он сказал. Действительно, откуда еще является девушка с лифчиком в руке. А босоножки не застегнуты. Что делают еще с расстегнутыми босоножками?..

Папа был профессор гинекологии и выражался часто физиологически прямо и резко. Используя лингвистические аспекты физиологии. От нее действительно несло водкой, и вся комната была пропитана запахом. Она же никогда в жизни не пила…

— Сын, я знаю, что она привлекательная, броская девушка с классными ногами, которые она оголяет достаточно, чтобы всем увидеть бедра. Я знаю, ты попробовал, я видел простыню… Этого достаточно. Не ввязывайся, не пачкайся. Ты не видел, какой она пришла!..

Дух противоборства и противоречия, к сожалению, существовал во мне с первого дня рождения — в роддоме я кричал так, что замолчали все остальные дети.

Я медленно снимаю трубку и набираю номер:

— Можно к телефону…

— Ее нет дома.

— А когда она будет?

— Она уехала только что по делам. Ей что-нибудь передать?

— Спасибо. — Я повесил трубку.

Куда, на ночь глядя, она могла поехать? Все это начинало дергать меня больше и сильней. «Лифчик в руке», «лифчик в руке». Пока она не объяснит это, разговаривать нам не о чем и незачем.

— Сынок, забудь все это. И ее вместе с этим. Давай обедать, папка проголодался.

Мне как раз было до обеда. Кишки внутри выделывали такое, что, казалось, сию секунду выйдут наружу, через горло. Меня тошнило, это называлось тошнота страха. Страх незнания.

Мама была в больнице. Я разогрел отцу обед, который приготовила его девушка, и ушел в спальню.

В десять вечера я набрал ее номер, он был занят постоянно.

На следующий день я не увидел ее на лекциях в институте, отчего тревога только усилилась. Вернувшись домой, я попытался забыться в полдневном сне, чтобы выключилась голова и раскалывающие, раскаляющие ее мысли. Не удалось. Тревожно прикрыв ладонью глаза, я ждал часа.

К шести я вошел в 76-е отделение милиции. Пустой коридор, ни одной живой души, отдавал казенным и кафельным. Где-то в самом конце шептались приглушенные голоса. Я направился по коридору на звуки. Невольно смягчая шаги, стараясь ступать беззвучно. Зачем я это делал?

Из-за приоткрытой двери доносились голоса. Незнакомые. Может, она ушла уже? Вдруг я услышал:

— Откуда вы знаете, что это…?

Мужской голос. Кафельный и казенный.

— Видела раньше, на картинках. По анатомии.

Голос девушки. Слава богу, не ее. Кого-то допрашивали.

— Какого он был размера?

— Не знаю…

— А цвета?

— Непонятного. Противного.

— Может, это и не он вовсе был, вам показалось?

— Нет…

— Вы видели его близко?

— К сожалению, очень…

— Опишите. — Мужской кафельный голос.

— Толстый, гладкий такой… весь в венах.