Мишель Фейбер - Близнецы Фаренгейт

— Извини, что тут все так, — сказала Бромвин, вот, правда, тон ее был не извиняющимся, а раздраженным. Он прекрасно понимал, что его здесь не ждали, что он вернулся к жизни слишком быстро, не успев заранее предупредить жену. Однако его это почему-то не волновало.

Дом обратился в жилище матери-одиночки. Все, что принадлежало ему, исчезло. Он счел это забавным и не заслуживающим никаких возражений. Да, собственно, ничто из того, чем он когда-то владел, и не было тем, чего он себе пожелал бы. Он догадался, и правильно, что комната его отошла старшему сыну, и счел это разумным: Роберту сейчас, наверное, лет девять, а в этом возрасте мальчику положена отдельная спальня.

Впрочем, и встречи с детьми Энди ждал без особых волнений.

Жену, похоже, одолевала бессмысленная потребность устроить для него экскурсию по дому, рассказать, что тут переменилось и почему. Для Х потребовалось больше места, поэтому пришлось переместить Y к Z, а там Y обратился в помеху для… Он сказал ей, что с этим можно и подождать и предложил заварить для них обоих чаю.

Кухонный стол оказался заваленным всяким сором — дело рук мальчиков, которые были, когда он их видел в последний раз, слишком малы, чтобы убирать за собой. Пока жена демонстративно заваривала чай, он расчистил немного места, чтобы было, куда поставить локти.

— Так, — не поворачиваясь, спросила она. — Сколько сахара — один, два?

— Два, — отсутствующе ответил он. Казалось, оба решили сделать вид, будто этого обмена репликами вовсе и не было. Но все-таки, за столом они сидели в молчании, просто пили чай. Насколько он помнил, ничего для них необычного в этом не присутствовало, хотя, разумеется, при нынешних обстоятельствах необычным показаться могло.

— Мне нужно прибраться, — наконец, сообщила Бромвин.

— Не буду тебе мешать, — ответил Энди.

Она неотрывно смотрела на его локоть, упершийся между тарелок в стол. И он, поняв, что все же мешает ей, встал и перешел в гостиную.

Там он уселся в старое кресло и развернул газету — посмотреть, чем теперь занят мир.

Встреча с сыновьями оказалась вовсе не таким испытанием, как он полагал. Старшему было, на самом-то деле, десять (он ошибся в подсчетах), и ни отец, ни, если на то пошло, Бромвин мальчика нисколько не интересовали.

— Увидимся позже, пап, — сказал мальчик и ушел наверх, в свою комнату.

Младшие показались ему любопытными, смущенными и дружелюбными — наверное, он представлялся им интересным гостем. Они расспрашивали, как ему удалось выздороветь.

— Не знаю, — сказал он. — И никто не знает. Для науки это загадка.

Что, похоже, произвело на них впечатление.

Кроме того, им хотелось узнать, что это такое — быть сумасшедшим. Семилетний спросил:

— А ты еще умеешь кричать, как тогда? Помнишь: «уу-уу-ууу»?

— Конечно, — ответил он, не обращая внимания на то, как униженно замерла у него за спиной жена. И, закинув назад голову, разинул, как мог широко, рот и попытался воспроизвести прежний свой вой.

— Ну что? — спросил он у сына.

— Мм, — неуверенно ответил семилетний. — Раньше у тебя лучше получалось.

— Ну, извини, — сказал он, позабавленный.

— Ладно, хватит, — сказала жена. Голос ее звучал совсем измученно, да, наверное, такой она и была.

Он больше не мог различить в ней ту молодую женщину, на которой женился, — женщину с черными волосами, большими мечтательными глазами и соблазнительной атласной шеей. Если бы он прожил последние пять лет с ней рядом, то, возможно, и сохранил бы способность видеть ее такой, какой она была когда-то, а теперь вот не мог. Теперь она принадлежала к старшему поколению.

В этот вечер семья смотрела телевизор — как делала всегда, даже в то время, когда мальчики еще были младенцами. Потом дети разошлись по постелям, а Эндрю и Бромвин остались у телевизора: ни дать ни взять, супружеская чета. Они пару раз переключили каналы и напали на вторую половину детективного фильма. Начала оба не видели и потому смогли немного поговорить, совсем как равные, строя догадки о том, кто тут убийца. И он ощутил чуть большую близость к ней, зная, впрочем, что это скоро пройдет.

В постели она лежала с ним рядом, похожая на сложенный шезлонг. А он смотрел на морщины, покрывшие ее шею.

— Ты не хочешь заняться любовью? — спросила она. Он хорошо понимал, что, при первом же его прикосновении, жена испуганно отпрянет.

— Не стоит сегодня, — сказал он. Что было правдой. Эрекция, укрытая великоватой для него пижамой, предназначалась не ей. Женщинам вообще.