Виктор Левашов - Третья половина жизни

Весной 1938 года тревожно было в Москве. Ночами в доме правительства на набережной Москвы-реки половина окон были чёрными, мёртвыми, а в другой половине свет гасили только в четыре утра. Если до этого времени не приехали, то сегодня уже не приедут. Чёрные «воронки» с Лубянки подъезжали к дому правительства ночью. Огромный дом замирал, в просторных квартирах напряжённо прислушивались ко всем звукам в гулком каменном дворе: к работе моторов, к хлопанью автомобильных дверей. Утром узнавали, кого увезли.

Звонок в квартиру первого заместителя наркома тяжелой промышленности, кандидата в члены Центрального Комитета партии, депутата Верховного Совета СССР Авраамия Павловича Завенягина раздался в два часа ночи. Он понял: вот и пришёл его час. К этому шло. Сразу не сложились отношения с Кагановичем, ставшим наркомом тяжелой промышленности после смерти Орджоникидзе. Завенягин считался человеком Серго, а у того с Кагановичем была давняя взаимная неприязнь. Ситуация обострилась после того как Завенягин узнал об аресте академика Губкина, обвиненного во вредительстве. Более нелепого обвинения невозможно было представить. Завенягин заканчивал Горную академию, ректором которой был Губкин, хорошо знал Ивана Михайловича, учился у него и много лет тесно сотрудничал, работая ректором Московского института стали и сплавов, а позже директором проектного института «Гипромез» в Ленинграде. И вот – вредитель.

Завенягин по вертушке позвонил Сталину, зная, что это вопиющее нарушение субординации. Сталин молча выслушал его и положил трубку. Академика Губкина освободили, а через несколько дней нарком Каганович отстранил своего первого зама от работы. Теперь нужно было ждать ареста.

В квартире было тихо. В детской спали дочь Женя и сын Юлий. В спальне тоже не было света, но Мария Александровна, жена Завенягина, не спала, она тоже ждала звонка. В кабинете на письменном столе, освещенном настольной лампой, не было ни одной бумажки. Все документы были заранее уничтожены. Но Завенягин знал, что это его не спасёт. Что нужно, то и найдут. Ещё были очень свежи в памяти большие московские процессы. Их было три. Главными обвиняемыми на первом процессе в августе 1936 года были Зиновьев и Каменев. Второй процесс над Радеком, Пятаковым, Сокольниковым и другими членами «Параллельного антисоветского троцкистского центра» состоялся в январе 1937 года. Главными фигурами третьего процесса в марте 1938 года, совсем недавно, стали бывший глава Коминтерна Бухарин и бывший председатель Совнаркома Рыков. На всех трёх процессах Завенягин сидел в партере Колонного зала Дома Союзов и слушал, как подсудимые обвиняют себя в немыслимых, чудовищных преступлениях. Зиновьев: «Мой изощренный большевизм превратился в антибольшевизм, и через троцкизм я пришёл к фашизму». Каменев: «Я требую для себя расстрела». Ветераны партии, организаторы революции, соратники Ленина – шпионы? Как это понимать?

Лишь однажды в ходе третьего процесса произошла заминка, когда Крестинский, заместитель Молотова по Наркомату иностранных дел, член ленинского ЦК, заявил: «Я не совершил ни одного из тех преступлений, которые мне вменяются». Но уже на следующее утро он отрёкся от своих слов: «Прошу суд зафиксировать моё заявление, что я целиком и полностью признаю себя виновным. Вчера под минутным чувством ложного стыда, вызванного обстановкой скамьи подсудимых, я не в состоянии был сказать правду».

Вся Москва была ошеломлена. Ходили самые дикие слухи. Говорили, что на процессе были не обвиняемые, а их двойники. Ещё говорили, что осуждённых не расстреляли, как было объявлено, а сослали в закрытый город, где они живут на всём готовом. Это как бы их плата за ту роль, которую они послушно исполнили в процессах. Но Завенягин знал – всех расстреляли. И «любимца партии» Бухарина, и «золотое перо партии» Радека, и бывшего наркома НКВД Ягоду, организатора первого процесса. Для себя он понял одно: этой страшной силе невозможно противостоять. Те редкие люди, которые побывали в жерновах этой чудовищной машины и чудом сумели из них вырваться, говорили: «Подпишешь – четвертак, не подпишешь – вышка». Завенягин старался не думать, как он поступит, ещё будет время об этом подумать.

И вот – ночной звонок, которого он ждал так напряженно, что сейчас даже почувствовал облегчение. Кончилось ожидание.

Он сменил домашнюю куртку на пиджак и вышел из кабинета. На пороге спальни появилась Мария Александровна, негромко спросила: