Дмитрий Березин - Пару штрихов тому назад

Остальные сидели молча. Художника такое их поведение уже нисколько не удивило.

– Я остановился на том, что было после того пожарища, – заключил старик и продолжил рассказ, – после него вдруг оказалось, что многие из нас в действительности сомневались в силе ведьм, в том, что они как-то могли навредить нам и королю. Но дело было сделано, весть о случившемся быстро долетела до двора. Король ликовал. Он наградил каждого, как и обещал, сдержал свое слово. А мне, помимо денег, достался тот самый холм. Король приказал построить там замок…

– Это тот замок, в котором мы все заперты? Выходит, это твоих рук дело, старик?

– …Большой замок, с высоким забором и воротами, чтобы больше никто без его ведома, и без ведома меня и моих зорких глаз не мог сюда приходить и колдовать, – старик сделал вид, что не слышал вопроса Художника, лишь стал говорить все медленнее и медленнее. – Лес вокруг холма вырубили, холм вскопали, часть земли спустили вниз, туда, где сейчас ворота и могилы. Собственно, из нее могилы и устроили. Крестьяне меня боялись, повиновались, закопали ведьм. А холм. Нет больше того холма. Я был молод. Деньги короля сделали меня богачом. Я задолго до этого женился на девушке, у нас было двое детей. Мне было двадцать семь, всего двадцать семь лет от роду. Мы поселились неподалеку, и я начал строить замок. Не поверишь, я строил его тринадцать лет. Король позволил мне не участвовать в его военных походах. Их и не было, при дворе были одни празднества. Я зажил спокойной жизнью, принялся рисовать и достиг в этом больших успехов. Мои картины покупали, я писал портреты, но деньги я не считал, у меня и без того было их много, больше, чем ты можешь представить. Жена и дети жили своей жизнью, а я своей, все более становясь одержимым своими холстами. Когда замок был построен, у меня вдруг возникло желание запечатлеть его. Я рисовал медленно, спешить было ни к чему. Все складывалось отлично, картина радовала глаз до тех пор, пока с приближением окончания ее, мне не стали мерещиться голоса. Нет, пожалуй, я их ясно слышал, наверное, даже более ясно, чем слышу тебя, когда ты меня перебиваешь. Мне стало страшно. Клянусь, такой страх я испытал впервые в жизни. Это была ранняя весна. Я окончательно помешался – и однажды, как следует, всмотрелся в свою картину. Это не был мой замок, это не была моя картина, не было тем, что я так тщательно вырисовывал. Замок на картине был обнесен забором, высокими стенами, хотя я ослушался короля и не стал возводить вокруг замка ограду. Но главное – статуи каких-то непонятных животных. И небо, оно было такого цвета, какой невозможно получить простым смешением красок.

– Небесный цвет неописуемой красы, как манишь ввысь меня ты… – продекламировал себе под нос Художник.

Старик замолчал. Полная тишина в сочетании с темнотой вгоняли Художника в дремотное состояние. Быть может, это не старик замолчал, а Художник уснул. Понять это было трудно. Слова старика были все тише, говорил он все медленнее, и в конечном итоге все исчезло в пропасти пустоты. Художнику снилась Аленка, он даже услышал ее голос, звонкий, иногда чуть отдающий в нос. Она спрашивала у него про какую-то книжку, потом про то, пойдут ли они гулять и позволит ли он ей сорвать и принести домой большую ветку цветущей черемухи.

– Еще рано для черемухи, родная, да и завянет она быстро, не будет стоять, давай лучше дождемся нарциссов, купим их много-много и поставим на кухне, подарим нашей маме, – ответил ей Художник.

– Нет, папа, нет! Я хочу черемуху, она уже зацвела, – настаивала Аленка.

– Посмотри в окно, – предложил Художник, – у нас под окном много кустов черемухи. Посмотри и увидишь, что еще рано, на ней почки-то совсем недавно появились.

Художник посадил Аленку к себе на плечи, и вместе с ней они выглянули в окно. Художник вскрикнул: под окном раскачивались на ветру пышные гроздья цветущей черемухи. Дальше все завертелось, замелькало – и снова темнота, холод и тишина.

– Ты кричал, – послышался голос старика. – Ты снова спал и видел свою жизнь, ту, что у тебя была. Смотри во сне, потому что больше у тебя ее никогда не будет. Прости меня, я чувствую в этом свою вину, она навечно со мной. Но что теперь это изменит? Не изменило и тогда, семь столетий назад. Я закончил картину, и напала на меня жестокая хворь, невиданная, неописуемая. Досталось и моей жене, мы часто были вместе в то время, как я рисовал. С нами случилось помешательство, и мы так и лежали бы без чувств, если бы не наша кухарка. Больше никого в замке не было, сыновья давно выросли и были на службе при дворе короля. Кухарка клялась нам, что когда нашла нас без чувств и взглянула на картину, то ей показалось, что картина была живой – по серому нарисованному небу, а статуи, изображенные за воротами, слегка шевелились. Когда я пришел в себя, я не поверил ей и велел убираться прочь. Хотя, даже если бы я этого не приказал, она бы все равно ушла и больше никогда не переступила бы порог замка. Она побежала в город, крича по дороге, что я чернокнижник, что ведьмы вернулись и снова совершают свои обряды, и это творится не где-то, а прямо в замке. Когда у замка собралась разъяренная толпа и солдаты, те самые, с которыми я когда-то воевал с ведьмами, принялись поджигать замок, мы попрощались с женой, она ушла через тайный подземный ход. А я сидел у картины и ждал, смотрел на нее. Но я слышал лишь крики толпы, их шаги – она забрала меня раньше.