Елена Колядина - Под мостом из карамели

– Ты не представляешь! Мы победили! Как я устала! Микроавтобус угнали, пока с полицией разбирались, пока… – Лета скинула куртку. – Пришлось на такси всё в ресторан отвозить. Сейчас упаду, ноги не держат. – Она сбросила ботинок. – Пустите меня в туалет!

– Бабушка умерла, – сказал папа и грустно улыбнулся.

Урна с прахом размером с двухлитровую банку стояла на журнальном столике, покрытом кружевной скатертью из клеёнки. К урне была прислонена фотография бабушки. Бабушка бодро смотрела на рюмку с коньяком, прикрытую печеньем – ставить водку с куском чёрного хлеба папа и Лета с отвращением отказались. Бабушку сожгли для раздвоения личности – семь лет назад, перед операцией по аортокоронарному шунтированию, она завещала, «если что случится», прикопать по горсти пепла в могилы обоих её мужей, «чтоб никому не было обидно». Старая журналистская гвардия, тихо переговариваясь, потопталась перед столиком, произнеся обычное: «Могла б еще пожить!», «Давно ли молодые были?», «Все там будем» и «Как время-то летит». Изучили фотографию, пришли к выводу, что на заднем плане, за бабушкиной спиной, кабинет в редакции газеты, в котором потом сидели стенографистки, а после сделали буфет. Перевели взгляды на урну.

– Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде! – с подъёмом продекламировал гвардеец в морально устаревшем галстуке и джемпере внука.

Сошлись на том, что в урне, безусловно – огонь и, стараясь не грохотать лакированными стульями и кухонными табуретами, но с заметным оживлением сели за стол, накрытый «на квартире».

Папа брезгливо отверг выражение «поминальный обед» и передёрнулся при слове «кутья», которое напоминало ему выродившийся и обнищавший народный промысел. Они оба не имели представления о ритуалах. Папа смутно помнил что-то про охапку еловых ветвей, гроб, три дня стоящий на столе, двери в квартиру нараспашку, оркестр возле парадного, конфеты и пшено для голубей на могиле. Но самый большой город Европы отринул народные традиции в угоду санэпиднадзору – родных хранили в холодильниках моргов, и больше не поминали блинами. Папа хотел как можно быстрее напоить журналистскую гвардию и отвязаться! Лета предложила приготовить для бабушкиных соратников мясной бульон с домашними пельменями и луком и подать блюдо в старинной фарфоровой супнице, на горячее. Но папа сказал:

– Обойдутся без супниц! Этим старым пьяницам лишь бы водка да закуска.

И привез из кулинарии готовые салаты в пластиковых ведрах и пакет вареного картофеля, присыпанного укропом, а из супермаркета – нашинкованный хлеб, лотки с мясной нарезкой и девять бутылок разнообразного спиртного.

– Не слишком много выпивки? – усомнилась в гвардии Лета.

– Погоди, еще за добавкой бежать придется. Старые алкаши!

– Сейчас говорят не старые, а возрастные, – поправила Лета.

– Упейтесь до потери памяти! – приговаривал папа, выставляя бутылки. – Скорее бы всё это кончилось!

Папа за что-то ненавидел бабушкину гвардию, одновременно крепкую и ветхую, как исподнее, но Лета не знала, за что. Сама она относилась к пожилым людям безразлично, как к грудным младенцам – и те, и другие существовали в ином, не её, мире, в невидимом придонном слое с районной поликлиникой, социальными картами, льготными лекарствами, доплатами и компенсациями. Ещё в школе она поняла, что чаепития с ветеранами труда накануне выборов и государственных праздников – лицемерие. И у Леты даже слегка защемило сердце при виде нетленной активистки, вручающей президенту вязаные носки, и его благодарности за «очень нужные предложения совета ветеранов» и «огромный опыт по воспитанию молодежи». Передача опыта затянулась, стала пыткой, и охранник президента тихо сказал в гарнитуру: «Гаси бабку!», после чего «встреча, к сожалению, подошла к концу».

Президент требовал от министров, чтобы пенсионеры как можно скорее умирали – прекращали получать пенсию и освобождали жилье. Для этого ветеранов «подлечивали» – погружали в хлорные ванны убогих профилакториев, напоминали о возрасте поздравительными открытками, вручали ключи от отечественных машин, чтобы было на чём ездить на том свете. Но пенсионеры упорно барствовали в приватизированных квартирах, создавали очереди в регистратурах, мешая диспансеризации населения, и, вопреки социальной поддержке, стояли у метро с пластиковыми стаканчиками в руках. Поэтому Лета давно решила: она ни за что не станет жить, будучи старухой – умирать надо молодой.