Елена Колядина: Кто стрелял в президента

ЛЮБОВЬ, огромная, как долг населения за услуги ЖКХ, никак не хотела покидать тела Надежды Клавдиевны. Застряла намертво. Ни тпру ни ну! Где застряла? Промеж ног — где же еще! Кабы между этажами, Надежда Клавдиевна и сама справилась, чай грамотная. Вызвала бы, как обычно на рыбзаводе полагалось, лифтера Лоэнгрина Белозерова, всего и делов. Лоэнгрин, даром что на пенсии, свое дело знает — будь здоров! Женщины в цехе не нарадуются, уж всегда выручит. Лоэнгрин — это имя такое. На рыбзаводе его, правда, Ландрином кличут. Темный народ! В общем, если б застревание произошло по вине Ландрина, и говорить не о чем. Но в страданиях Надежды Клавдиевны оказался повинен Геннадий Павлович Зефиров. Любовь, образно выражаясь, была его рук делом.

Надежда Клавдиевна мучилась уже несколько часов.

— Чего делать-то? Сил моих больше нет… — застонала она, завидев золовку Валентину.

— Тужься на задний проход, — посоветовала Валентина.

Надежда Клавдиевна тужилась. Любовь распирала, давила на печень, топталась по сердцу, но упорно не соглашалась покидать насиженное место — дураков нет из такого-то тепла души уходить.

— Гос-с-споди! — вскричала Надежда Клавдиевна с неизъяснимым в голосе страданием, какое обычно исторгается из груди ответственного квартиросъемщика при виде затопленной верхними соседями уборной.

— Давала, так не орала, — с сочувствием попеняла Надежде Клавдиевне золовка Валентина.

Любовь, заслышав такую грубую постановку вопроса, возмутилась: «Давала! Бескультурье какое… Вот хоть тресни, теперь никуда не уйду!»

Она расщеперилась поперек нежной утробы Надежды Клавдиевны, угнездившись поуютнее, блаженно прижалась щекой и плечом к влажному и горячему нутру и затихла. Любовь умела затаиваться, как птица в траве. Она чутко дремала, готовая в любой момент напомнить Надежде Клавдиевне о своем мучительном присутствии, когда поблизости ощутилось движение: кто-то осторожно, но уверенно, явно не раз хоженым путем, пробирался, тихонько клацая, позвякивая и чавкая шагами.

Любовь запрокинула голову и вгляделась во мрак.

Ничего не видать!

Внезапно она почувствовала ледяное прикосновение и испуганно вскрикнула: «Кто здесь?!»

От неожиданности гость вздрогнул: «Позвольте, а вы кто?»

«Любовь Зефирова».

«Чья, говоришь? Какого такого Зефирова?»

«Геннадия Павловича…»

«А что, позвольте спросить, любовь товарища Зефирова делает здесь в рабочее время? Перекурчики устраивает? Любовь должна быть в цехе, в поле, в конструкторском бюро, наконец. Вот где ее место!»

Любовь растерянно захлопала глазами: «Геннадий Павлович обычно здесь после трудовой смены отдыхает».

«Ах, по сменам работает? Рабочий класс, значит? Авангард? Что ж, отдохнуть можно, нужно даже. Но, опять же, не бездумно время провести, а сочетая, например, с учебой кружка политпросвещения, под знаком углубленного изучения важнейших проблем теории и практики коммунистического строительства, разработанных в решениях и материалах XXV съезда КПСС. Вот это будет содержательный отдых».

Любовь сделала умные глаза и согласно закивала — не навредить бы Геннадию Павловичу! Гость не унимался:

«Любовь, говоришь? А я так думаю — приспособленец ваш товарищ Зефиров, накипь! В теплом месте время великих строек пересидеть захотел?»

«Да нет, он не сидел», — робко вступилась Любовь.

«Любовь!.. — не слушая ее, громыхал гость. — Возьми, понимаешь, в цехе, на ферме покрепче в руки и люби с перекрыванием нормы!»

Любовь заинтересовалась:

«Что — в руки?»

«Как что?! Лопату, кайло, логарифмическую линейку, карандаш, в конце концов. Чем там еще Родину любить полагается?»

«Ломом, плугом», — предложила Любовь, каждый вечер слушавшая программу «Время».

«Верно! — голос гостя потеплел. — А звать-то тебя как, имя есть?»

«Так Любовь же меня зовут, а фамилия Зефирова».

«Ах, Любовь… — визитер смутился, сообразив, что слегка оплошал, но тут же вновь приосанился. — Что же это ты, Любовь, тормозишь процесс? Забыла, что завтра Первомай? Надежда Клавдиевна…»

«А вы-то сами кто будете? — перебила Любовь. — Что за елда?»

«Я?! — гость опешил. — Меня? Ну, знаете ли! Впрочем, я должен был предполагать, что у товарища Зефирова в быту не все в порядке. Яблоко так сказать от яблони. Я — Forseps Obstetrica»