Елена Колядина - Под мостом из карамели

– Вот видите, – заметил психотерапевт и указал в сторону лифта. – Выход там.

Покурив кальян в ночном клубе, обитом чернильной кожей, – хотелось, чтобы грехопадение свершилось утонченно, папа попытался проверить засевшее в голове пророчество психотерапевта, но подозрения доктора оказались беспочвенными – папа, к некоторому его разочарованию, не был гомосексуалистом. Зато женщины слетались на него стаями летучих мышей. Не далее как вчера… Он вспомнил тренершу из «Уорлд класс», и повернул к третьему транспортному кольцу. Машина, прибавив скорости, въехала в тоннель, почти свободный в ранний субботний вечер. Папа насмехался над теориями психоанализа, но всегда въезжал в тоннели с мощным шумом. Он вообще с удовольствием нарушал правила, за которые можно было отделаться денежным штрафом.

– Машину двухместную купил, чтобы только для нас двоих, для тебя и меня, ― уменьшив громкость рекламы и обведя взглядом стекло спорткара, напомнил папа о самом дорогом, хоть и подержанном, доказательстве своей любви.

– Ага, для нас двоих. Сам всю Москву перетрахал.

– Что за выражения, дочь, ― строго сказал папа. ― Ты же знаешь, это так, для тонуса. Любовью я давно отзанимался, благодаря твоей матери забыл, что это такое. Теперь занимаюсь только сексом.

Лета фыркнула.

Папе нравилось вместе с Летой смеяться над дурочками, надеявшимися завладеть его одиноким измученным сердцем. Не понимают своими узкими как стринги лбами, что в папиной изможденной душе есть место только для одной женщины ― Леты.

Да, после развода с этой, истекавшей желанием, мессалиной папа не упускал случая взять в руку сочное яблоко. Он тайно надеялся, что слухи о его бурной личной жизни дойдут до бывшей жены – пусть не думает, что кто-то грызет по ночам подушку и посещает сад наслаждений в одиночестве, под завесой отдающей хлоркой воды. По этой же причине папа старался омолодить свою стареющую позолоту – сделал на пояснице тату с именем Леты, ходил на выступления групп в клубы и писал в твиттер. Однажды, попервости, его даже занесло на флэшмоб. Суть его папа не понял, но, как и все, пробежал по скамейкам на бульваре, возле фонтана остановился и крикнул: «Готово!». А после представлял, как кто-то из общих знакомых доносит:

– Слушай, а твой шикарно выглядит, по скамейкам скачет как молодой.

Папа познакомился с этой гадиной, бросившей ребенка ради очередного похотливого кабана, в 1979 году в манеже на берегу Невы, на выставке, несмотря на вполне официальное открытие, провозглашенной возбужденными зрителями «запрещённой». В очереди, всю ночь стоявшей в кассу – иначе билетов без блата было не достать, с затаённым восторгом говорили про картину «Дорогами войны», на которой советская армия изображена отступающей! Пусть, пусть дивизия сгинет в болотах, только бы дохнуть воздуха свободы. А на одной картине вообще Христос! Пользуясь предрассветной сыростью, папа накидывал на плечи змеи свой кримпленовый пиджак, она шутливо раскачивала пустыми рукавами, а он вскакивал на бетонную урну, тщеславно объясняя тайну гармонии дорических колонн. В зале папа с блеском рассуждал об архитектурном построении «Мистерии ХХ века», но смотрел на чувственный темный рот и думал об оральном сексе. Возле картины «За ваше здоровье!», в толпе шепчущихся зрителей, сбитых с толку образом советского солдата-победителя в старом ватнике и со стаканом водки, его фантазии перешли на грудь в кнопках джинсового платья. Это, несомненно, была любовь.

Они поженились на пятом курсе. После развода папа любил мучить себя воспоминаниями о страстных, до сухости и жжения, ночах первых лет брака. И долго прятал среди вещей жесткий гипюровый лифчик с пластмассовой застежкой. Правда, подержав лифчик в руках и представив плотный черный треугольник, судорожно движущийся в темноте, через некоторое время папа почему-то неизменно начинал думать о летучих мышах.

– Это у тебя на подсознании, – заверил институтский приятель, вручая завернутую в газету затрепанную книжку «Я и Оно». – Кровь из тебя пьет. Вот, почитай, тут у автора все объяснено.

– Единственное, за что твою мать можно вспомнить добрым словом, это ты, – повторял папа Лете. И в этих словах был искренен. – Вот за тебя – спасибо. Умница и красавица, самая лучшая девочка в мире.

День, когда дочку привезли из роддома на такси, он помнил, как вчера. Роды были трудными, тянулись почти двадцать часов. Но, к удивлению жены, ожидавшей бездушия и хамства районной больницы, врач, принимавшая новорожденную, оказалась душевной и мягкой женщиной, задержалась после окончания рабочего дня и категорически не взяла коробку грильяжа в шоколаде: «Вы сейчас сами должны хорошо питаться». В записке жена сообщила, что хочет назвать дочку в её честь. Но имя у врача оказалось совершенно старорежимное, немодное, а фамилия – Лета. И Летку назвали фамилией.