Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

Я вырвал у Элен три кольца.

Элен меня надула. На базаре я хотел купить серебряный браслет, дал ей деньги, она сказала одну цену, а браслет стоил меньше. Смутилась, но быстро отошла. Она ухаживала за Габи самозабвенно, но каждое утро врала что-то новое. Зачем? Так это и осталось невыясненным.

Немка болела физическими болезнями, а я — метафизическими. Я подумал, пора бы отмыться от контактной метафизики, и обратился к Ромуальду, местной знаменитости, но он меня отшил.

Ромуальд — молодое гниение Западной Африки, авангардистский банк червей. Он делает маски из отбросов: пластмассовых канистр и старых радиоприемников. Его message прост, как правда, и правды там столько же, сколько в медицинском фантазме Габи: нынешний афро-русский народ нафарширован западным мусором. Негр выпрыгивает в этих кощунственных масках как карикатура. Замаливая перед родиной грехи, мы с Ромуальдом рисуем закат над Нигером. Солнце падает за горизонт со скоростью мяча. Упав, оно еще долго испускает жемчужный свет, мягко переходящий в жемчужно-серый, в серебристо-серый, зажигается первая звезда, и небо темно-синеет, сине-чернеет… На двоих пишем минималистские полотна на грунтовке из настоящей красной земли и там выводим разные символы. Это делаем со значением и хмуря брови. Драма не художников, за которыми гоняются с ритуальным криком проклятия ОМА! ОМА! — а авторской искренности. Ломает парней.

Рыбаки на пирогах становятся похожими на вырезанные из картона фигуры. Русские сливают в негров все свои дурные качества: лень, зависть, хитрость. Нет ни одной русской девушки, которая не боялась бы негра как класса. Положа руку на сердце, Россия — самая расистская страна на свете.

Минутное малодушие. Увидев в глухой деревне, посреди ярко-зеленых калебасов вудунский фетиш Чанго, местного Перуна, облитый куриной кровью, я признал веру эманацией страха.

— На четырнадцатое июля, — торжествующе сказал Ромуальд, — в самый разгар сезона дождей, французское посольство в Бенине заказывает вудунского колдуна. Он приезжает из деревни, устраивается в сторонке на табуретке, и — небо расчищено для фейерверков в честь взятия Бастилии! Это повторяется из года в год, внесено в расходную статью посольства, стоит пятьсот долларов.

— А у нас мэр Москвы по-мудацки посыпает тучи солью, — рассказал я. — Познакомь с колдуном!

— Мы — ого-ого! — заликовал Ромуальд, но вдруг сник. — Главные наши вудунские вожди коррумпированы. Деревня еще держится, а эти суки ездят с эскортом мотоциклистов.

Он сплюнул на пол. Океан шел стеной.

— Никуда из Бенина не поеду! Я не ходок по музеям! Я был тридцать семь раз в Германии! Мне нечего делать в Москве!

— Москва сейчас — самый интересный город в мире, — скромно сказал я.

— Ты ешь людей! — злобно развернулся Ромуальд в мою сторону. — Они хрустят у тебя на зубах. Ты выпиваешь их, как устриц!

— Мне кажется, ты для русского не существуешь, — сказала французская жена художника выздоравливающей Габи.

— Я — художник. Я — африканец. Но я не африканский художник!

— У писателя тоже нет прилагательных, — сказал я художнику.

— Он царь, не трожь его, — сказала мне Габи.

За ужином царь сказал, что в любой момент может улететь в Европу бизнес-классом на Сабене, у него виза многократная.

Я посмотрел на Габи.

— Ты не человек, — сказал я ей на ухо. — Ты — феминистский гвоздь.

Король Побе — самый справедливый король. Он правит мудро в своей провинции, на границе 100-миллионной бандитской Нигерии, которую все в Западной Африке боятся. У него подданные верят в разных богов, одни — в Христа, другие — мусульмане, остальные — вудуны.

— Не понимаю, кто тут у вас Бог, — спросил я короля.

— Бог — един, — гостеприимно сказал король.

Я привез королю большую бутылку шотландского виски и 50 штук шариковых ручек «Бик» для детишек. Король был тронут. Мы сфотографировались.

— Как мне вас называть? — спросил я короля.

— Зовите меня просто кинг, — сказал король.

— Кинг, — сказал я, — путешествия по разным культурам расшатывают нервы и моральные представления. Нормы оказываются чистой условностью. На мне, как на колючей проволоке, висят клочья разных вер. Что хорошо в Африке, в Европе — беда. Нужно почиститься.

Я сидел перед королем на лавочке, а он сидел на троне в королевском дворце, немножко, конечно, похожий на председателя колхоза, но только совсем немножко. Во всяком случае, люди падали перед ним на колени, и посольский шофер — африканец — тоже радостно упал и пополз.