Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)

Само слово «любовница», имеющее в своем корне благородное существительное «любовь», ассоциировалось у Медведева с какой-то грязью, гнусью, враньем и бедой в доме. Тайные разговоры по телефону, ключи от чужой квартиры с нечистым бельем, недолгие объятия, отведенные глаза, подарки, нахальные ночные таксисты, битье посуды… Надо врать, прятать глаза, чувствовать себя предателем… Разве не стремится человек всю жизнь к тому, чтобы заниматься, чем хочется, к чему лежит душа, говорить то, что думаешь, и не врать? А спид? Хорошенький может быть подарок семье… «Наши бабушка с дедушкой умерли от спида…» Лучше не придумаешь. Ради чего?

В середине перестройки, когда часть его поколения бросилась в бизнес и многие преуспели в добывании денег, пошла мода на любовниц. Длинноногие, холеные, немногословные, пахнущие диковинной косметикой девушки сопровождали бизнесменов, и казалось, их штампуют на конвейере, как и угрюмых мальчиков с бычьими шеями в расстегнутых пиджаках. Девушки шуршали колготками, грациозно подавали кофе, любезно разговаривали по телефону, получали приличные деньги, и вчерашние инженеры, научные работники и комсомольские вожаки, неожиданно располневшие и омордатевшие, возили их с собой, как протокольное приложение, выставляли напоказ, как выставочный образец. «Это Вика, моя сотрудница». — «Это Жанна, мой личный секретарь». «Личный» звучало так, что не оставалось сомнений — если шеф перепьется и не сможет встать с горшка, Жанна подотрет его и натянет брюки. Они вовремя раскрывали папочку с документами, подавали авторучку, стучали каблучками, вежливо улыбались, приносили шефу пепельницу, пригубливали бокал с шампанским после переговоров, оставляя на нем следы помады, и успевали поддерживать уют в снятых для них квартирах. Держать при себе девушку сопровождения считалось не менее важным, чем иметь хороший автомобиль, достойный гардероб, престижный офис и крутую «крышу». Нет, увольте. Не лежала у Медведева душа к подпольным фронтовым подругам, он много лет держал в секретарях Наталию — сдержанную, собранную, без точеной фигурки, но с понятным домашним выражением лица, которой можно было доверить и деньги, и офис, и непростой разговор с похмельным сантехником.

Он не верил в легких, доступных женщин, не верил, что есть такие, с которыми он вдруг станет счастливее, чем с Настей. Кто сможет терпеть его характер, его угрюмость, раздражительность, когда он впадает в творческий запой или запой обыкновенный — плановый, летний, когда он открывает на даче ворота настежь, ходит босиком по газону, жарит шашлыки, принимает гостей, пьет с теми, с кем не мог выпить зимой, замотанный делами и загородившийся шлагбаумом собственного обещания — пить раз в год. И удивительно — Настя, похоже, любила эти летние плановые «дни открытых ворот».

…День на пятнадцатый или двадцатый пить вдруг надоедало, стрелять из пневматического ружья по тазу казалось глупым, компании утомляли, начинал раздражать мусор и пробки, проросшие в траве газона, — откуда их столько? Медведев брал грабли, ставил сыну задачи, заводил газонокосилку, Настя считала убытки — они всегда у нее получались фантастическими, закрывал ворота, топил баню, кряхтел, сидел в саду, потягивая «боржоми», и удивлялся мохнатой желтизне языка — откуда она взялась, если пили чистые виноградные вина? Ну, может быть, пару раз коньяк. Коньяк, наверное, некачественный в ларьке подсунули

И если даже допустить, что он влюбится в молодую стройную девушку, которых сейчас оказалось неожиданно много — спортивных, веселых, умеющих себя держать и слушать, с ровной матовой кожей, блестящими волосами — о чем ему с ними говорить? Он может рассказать им нечто интересное, хотя бы из своей жизни, но что услышит в ответ? Как они ходят на аэробику, занимаются английским, и с кем были на дискотеке в последний раз, и какие группы сейчас в моде? Да они наверняка «Записки Пиквикского клуба» не читали, и процитируй он что-нибудь, примут его за полудурка. Это поколение Мопассана мимо себя пропустило, о Стендале не слышало. Может, и Пушкина не читали… Он никогда не чувствовал себя обделенным, не тосковал по чужой женской ласке, не искал той, которая бы поняла его всего до конца, снабдила вдохновением… Может, поэтому и написал так мало? Да и что его понимать, он прост, как палка: работа, дом, снова работа, дача, семья, собака… С Настей они тоже почти не говорили о Диккенсе, Мопассане, Пушкине — все больше о делах семейных, о работе, о том, что показывают в телевизоре. Но он знал, что Настя чувствует и воспринимает в жизни многое именно так, как воспринимает и чувствует он. За восемнадцать лет совместной жизни, как у всякого мужчины, бывало такое, о чем и вспоминать иной раз не хотелось, — Медведев называл это пьяной цыганщиной, но никогда не было любовницы.