Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)

«Спирос выдал мне шелестящую кучу драхм — компенсацию за билеты и стипендию Юнеско. Надо бы скорее начать их тратить, чтобы проверить, не фальшивые ли.

Лайла стала немного приветливее — очевидно, решила, что открытый натиск она отбила, а от флирта — случись такое — убытка не будет.

Администрация Центра обещает нам экскурсию в Линдос с обедом в рыбном ресторанчике. Спирос пригласил и Оксану. Увидев ее на террасе (мы пили кофе перед походом на пляж), он обалдел, выставил грудь колесом, закурил, прошелся важно, спросил, всем ли я доволен, хорошо ли мне работается, и пригласил Оксану на экскурсию, которую он, дескать, устраивает для писателей. Оксана с благодарностью согласилась. Спирос (Спиридон, а не Дух, как я думал вначале) занимается в Центре финансами и хозяйственными делами. Поначалу я принял его за президента Центра писателя Костаса Скандалидиса, когда в первый день пришел засвидетельствовать свое почтение и приволок бутылку водки, икру, набор авторучек «Порше» и прочие подхалимские сувениры. Он улыбался, кивал, и только вечером я узнал, что президент пишет на даче роман, а этот пухлый паренек оставлен на хозяйстве, и зовут его Спирос. Президент появился через пару дней, мы с ним мило поговорили, и, к счастью, у меня нашлось, что подарить славному скандалисту с задумчивыми глазами. Мы час беседовали о разном, и он одарил меня своей книгой на греческом языке и фотографическим альбомом «Малая Азия», на английском.

Я у берегов Малой Азии, мое окно смотрит на северо-восток, в принципе — на Питер. За моей спиной, на самой вершине холма — ничем не огороженная смотровая площадка, можно катиться вниз, к прибрежному шоссе метров сто, цепляясь за кусты и уснувшие на зиму кактусы. На загривок холма змеиной лентой вползает шоссе, и убегает по стрелке, на которой написано «Древний Акрополь».

В день приезда купил у китаянки в овощном киоске книгу о Родосе на русском языке. «Шанго!» — удовлетворенно сказал я, памятуя, что именно так по-китайски звучит «хорошо». Китаянка пожала плечами. Я растерялся и стал внушать пожилой китаянке, что «шанго» — по-китайски означает «хорошо», «good», «very well». Неужели она не знает? Китаянка улыбалась и мотала головой. Странная китаянка, не настоящая. Не мог же мой покойный батя научить меня неправильно. Я с детства знал, что «шанго» по-китайски «хорошо». На этом стоял и стоять буду. Н-да.

Когда я иду по улочкам Родоса, мне хочется жить в Греции. Здесь нет вызывающей роскоши, тихо, спокойно. Садики, скверики, дворики, кафе. Бредешь, как по ботаническому саду. Пристойное телевидение. На базаре никто не хватал меня за руки и не совал под нос товар. Только косматый старик, чтобы не заснуть, завывал рекламу своим креветкам и каракатицам. Не встретил ни одного полицейского на Родосе. Либо они ходят в штатском, либо их отправили в коллективный отпуск.

На острове затишье. По мне — в самый раз. Многие гостиницы и таверны на ремонте — из них вытаскивают старую мебель, протертые паласы, в витринах магазинов пылятся пляжные товары и бутылки с вином. Словно все бросили и ушли. Греки сидят за карточными столами, пьют винцо, кофе с водой, курят и поглядывают в телевизор.

Рядом с набережной — пустырь с остатками строительного мусора. В окне второго этажа обреченного на снос дома сидит манекен в котелке и белых перчатках — готовится спрыгнуть и салютует прохожим».

Он отложил ручку, потянулся и вышел на пустую террасу — смотреть, как в теплом сухом воздухе парят чайки.

…Медведеву нравилось делать простые, понятные дела: строить дома, сажать кусты роз, рубить бани, ходить по грибы, засевать травой газонную лужайку, развешивать картины, листать исторические справочники, выпускать интересные книги, плыть на байдарке по извилистой таежной реке, играть с сыном в футбол, — все это доставляло радость и сладостное ощущение глубокого утреннего вздоха, когда ты просыпаешься в солнечное утро на сеновале или в палатке, и блаженно потягиваешься; но болезнь, называемая писательством, стерегла его лет с двадцати, и ее приходы, носящие характер запоев, превращали Медведева в человека замкнутого, хмурого, раздражительного, недовольного собой и окружающими. Медведев полагал, что в его жизни что-то сложилось не так — многие писатели работали ежедневно, словно копали одну длинную траншею — от завтрака до обеда, от обеда до вечерних телевизионных новостей, они писали неплохие рассказы, повести, романы, выходили книги, их печатали журналы… Медведев же вползал в свои литературные запои редко и медленно — терял голову на несколько месяцев — и с трудом выбирался из них, оставался недовольным написанным до тех самых пор, пока люди, чьим мнением он дорожил, скажут ему похвальные слова: «Старик, это хорошо! Поздравляю!» Но и после добрых слов вспыхивали отчаянные мысли: лгут, не хотят огорчать, я бездарь!.. Но вот выходила книга, он раздаривал ее в своем кругу, появлялись рецензии, звонили и заходили знакомые, весело блестели глазами: «Неплохо, очень неплохо», и он брал свою книгу в постель — теперь она казалась чужой, и к утру, погасив свет, засыпал с радостной мыслью: и правда, неплохо…