Антун Шолян - Гавань

— Между тем товарищи выражают опасение, что дело с откупом и в дальнейшем может встретить сопротивление, несмотря на ваш похвальный пример.

Инженер усмехнулся; сейчас это его не проняло. Оторвал глаза от лампочки.

— Если б у меня был еще один дом, — сказал вкрадчивым голосом, — я бы пожертвовал и его ради общего дела. Но поскольку дома больше нет… — он беспомощно развел руками.

Грашо смотрел на него так, будто он клоун, разыгрывающий номер в совершенно неподходящей для этого обстановке. Когда заговорил, в голосе его вдруг послышались жесткие нотки, так что Слободан сразу же усомнился в своей неуязвимости.

— Товарищи полагают, что с населением должен провести беседы человек, которому верят, с которым они захотят… разговаривать. Конечно, лучше всего для этого подошел бы кто-нибудь из местных жителей, но поскольку такового не имеется, и вам это хорошо известно, мы подумали о вас.

— Обо мне?

— Вы — мурвичанин. Ваш отец пользовался здесь большим уважением, люди его помнят. («Столетний кредит в руках ловкого торговца», — подумал инженер.) Вы умеете говорить с людьми. Их надо обрабатывать осторожно, не спеша, но обработать обязательно надо. Чтобы позднее и мы и они не попали в неприятную ситуацию. Вы понимаете меня?

— Но это не входит в мои обязанности, — сказал Слободан. — Я не имею с этим ничего общего.

— Нам это известно, — сказал Грашо.

— Я просто не хочу это делать.

— Нет сомнения, что товарищи сумеют оценить ваше усердие, если вы все возьмете на свою ответственность.

— Я инженер. Специалист-строитель, — сказал Слободан. — Мы не договаривались ни о чем подобном.

Грашо постучал по папке ногтем указательного пальца.

— Среди участков, предназначенных для откупа, есть и земля ваших родственников, — сказал он. — Мы бы не хотели никаких неприятностей.

Тетки, вспомнил Слободан, я не видел их с того самого дня. Боже, что они обо мне думают! Вдруг ему стало совершенно ясно: он обязан был чаще наведываться к ним. Что такое со мной происходит, почему я совсем забыл о них, он спрашивал себя, и со страхом гнал прочь мысль о том, что сам избрал свой путь, и боялся подумать, что будет, когда тетки все поймут.

— Вот именно поэтому, — сказал он, — я и не могу. Впрочем, о чем разговор, я назначен сюда главным инженером, у меня, слава богу, и без того дел невпроворот. Я здесь… не какой-нибудь откупщик. Если я не справляюсь со своими прямыми обязанностями…

Грашо, прерывая его, поднял руку:

— Слушайте меня внимательно, Деспот. И я и вы, мы оба прекрасно знаем, каким образом вы получили это назначение и какая ему цена. Но не будем об этом. В мои обязанности тоже не входит вести с вами подобные беседы. Вы можете данное предложение принять или не принять, как хотите. Но мой вам совет — принимайте.

Грашо встал и начал перебирать на столе бумажки, словно искал еще что-то. Слободан тоже встал. Они стояли друг против друга.

— Я точно не знаю, какую вы тут роль разыгрываете, — сказал Грашо сквозь зубы глухим, утратившим официальный тон голосом, который звучал презрительно и даже грубо. — За дом мы вам отвалили круглую сумму. И что теперь? Завтра кто-либо нас спросит, почему именно вам, работающему на этом объекте, мы так много заплатили, в то время как для других существует максимум, потолок. А вы, может быть, отказались? Или согласились? И что теперь? Теперь вы еще передо мной что-то разыгрываете! Специалист! Вы же со всем согласились, наглотались дерьма, чего ж теперь лезете из кожи?!

Он отодвинул засов, открыл калитку из выкрашенных зеленой краской реек и прошел среди роз по раскаленному на солнце цветнику. Было время сиесты, и он знал, что тетки сидят за домом в тени старой смоковницы, если жив еще стол, сколоченный из двух широких досок, положенных на вкопанные в землю столбики. Он вдруг почувствовал, что ему очень хочется, чтобы, несмотря на все перипетии, стол оставался на своем месте, цел и невредим. И правда, под смоковницей, крона которой с одной стороны касалась крыши дома, а с другой нависала над старой цистерной для воды, сидели тетя Бонина и тетя Нила, каждая на своей скамеечке. Как и прежде, на столе перед ними лежали развернутые газеты, стояли кофейные чашечки, старая фарфоровая сахарница и тарелка с кружочками сухого печенья. У каждой над головой, словно большие ночные цветки, были раскрыты огромные зонты.

Они щурились, стараясь рассмотреть его против солнца, похожие на двух нахохлившихся куриц, и кивали головами.