Сергей Залыгин - Тропы Алтая

А вечером, после планерки, Рита всячески избегала встреч с Реутским.

Видела, как он следит за каждым ее шагом, ждет и не дождется такой минуты, когда она будет одна. Мучается.

Такая минута Рите тоже была нужна, быть может, не меньше, чем Реутскому. Только она не хотела, чтобы минута эта наступила по его желанию. Разговор состоится обязательно, но лишь тогда, когда захочет она. Что она скажет Реутскому, какие слова — добрые, злые, — не знала, но, не зная этого, все сильнее чувствовала, как молча она овладевает Реутским, как он готов уже выслушать от нее что угодно, любые упреки, во всем готов ей подчиниться, унизиться перед нею.

Чтобы не выдать себя, свое желание услышать Реутского, она была в этот вечер ласкова и внимательна к Онежке, не отходила от нее ни на шаг. Над чем-то они даже смеялись вместе, а тем временем Рита как будто видела Реутского со слезами на глазах, и это возбуждало ее еще больше, и еще меньше она знала, какие слова скажет ему.

Реутский в отчаянии несколько раз намеревался заговорить с Ритой при всех — она этот момент точно улавливала и останавливала его взглядом.

Он подчинялся.

Наконец Вершинин-старший сложил руки трубкой и крикнул:

— Отбой!

Реутский кинулся к Рите а она, собрав уже последние силы, обняла Онежку за плечи:

— Пойдем, Онега, спать! Завтра нам в путешествие! Чуть свет! Я с Андрюшей с удовольствием прогуляюсь недельку!

Но не спала, слушала, как Реутский ходил около палатки, так же, как во время ее болезни, ходил и шептал:

— Рита! Вы не спите, Рита? Проснитесь, Рита!

Когда же Реутский на некоторое время уходил к себе, ей начинало казаться, будто он уже спит в своей палатке. Ее охватывала дрожь. От обиды.

Так и не спала она всю ночь, глаз не сомкнула. То себя упрекала, то Реутского, то завидовала Онежке — какая у нее спокойная, счастливая жизнь, хоть она и курносая! Как она безмятежно спит в эту ночь перед маршрутом! Ей все равно, кто с нею пойдет — Реутский, Лопарев, или Андрюшка, или Рязанцев. Онежка одного только Вершинина-старшего пугается, ко всем остальным у нее совершенно одинаковая привязанность.

Утром Рита, умываясь в ручье, долго и внимательно гляделась в круглое зеркальце.

А хороша она была! Хороша!

Все идет красивому лицу, все такое лицо еще и еще красит! Она загорела в последние дни, покуда стояла солнечная, жаркая погода, загар придал ей такой вид, о котором она сама никогда не подозревала: что-то таинственное появилось в выражении лица, чуть-чуть диковатое. У нее был красивый рот — крупный, выразительный. На смуглом лице особенно улыбка выигрывала — манящая, когда губы вдруг делались тоньше и едва заметно вздрагивали. И рисунок рта на смуглом лице был нынче как будто ярче и виден сразу во всех неуловимых прежде прелестных подробностях. Похудела немного после болезни, и тоже немного, совсем чуть-чуть, выступили и острее стали у нее скулы. Это придавало ей новый облик, что-то восточное, и каждый, кто чувствует восточную красоту, мог это заметить. А кто не чувствует — что же, еще и еще можно было на нее глядеть, глядеть по-разному в ее темные, всегда устремленные навстречу чужому взгляду глаза и открывать в них такое, что ты чувствуешь больше всего. У нее все было в глазах. Она и сама на себя могла глядеть часами по-разному и разное в себе видеть. Иногда это ее поражало, тревожило: она боялась потерять ощущение себя. Вдруг перестанет понимать, какая она в самом деле, независимо от взгляда, которым на нее смотрят?

Тогда она прятала зеркало и старалась не вглядываться в себя, а вслушиваться, вызывала в себе свое «это» — это особенное, это единственное ей принадлежащее, в которое она верила безраздельно, хотя так и не знала, что оно такое.

«Это» все разное в ней снова соединяло во что-то одно, и снова совершенно точно она знала, какая она; овладевала каждым своим взглядом, каждой едва заметной улыбкой, каждой черточкой своего лица и даже всем, что было на ней, — брошкой, косынкой, родинкой на правой щеке, у самого подбородка.

Умывшись в ручье, Рита пошла к палаткам, и так легко, будто совсем не касалась земли.

Только одна мысль нарушала ощущение ее собственной красоты, легкости и легкости едва-едва занявшегося в горах утра: она боялась, что Реутский не ждет ее сейчас за огромным кустом боярышника. Она очень боялась этого.

Но он ждал ее там, за этим кустом. Осторожно, робко прикоснулся к ее руке.

— Рита! Что вы делаете? Зачем вы идете с ним в тайгу?!