Сергей Залыгин: Моя демократия

Сергей Залыгин

Моя демократия

Заметки по ходу жизни

Моя демократия - это моя демократия, и, вероятно, ничья больше. В том-то и дело, что она у каждого своя. На девятом десятке я прокручиваю в памяти свою жизнь и так, и этак и, что в плане демократического воззрения у меня закрепилось, о том и пишу. На девятом десятке я все меньше и меньше понимаю ортодоксальность, требования единомыслия все равно какого, будь это требования коммунистов, монархистов, фундаменталистов.

Я довольно много читал Ленина и никогда ни впрямую, ни косвенно не улавливал в нем вопроса к самому себе - кто же он? что за человек? Он следовал по стопам своего старшего брата Александра, цареубийцы (к сожалению Володи Ульянова - неудачного), - и всегда и везде, во всех без исключения отношениях с людьми и человечеством, ему было все, как есть все, ясно и понятно. Об этом очень убедительно написал Солженицын ("Ленин в Цюрихе").

В каком-то смысле завидное существование, если забыть, к чему оно способно привести мир, все стороны жизни - философию, искусство, политику, быт.

Коммунисты сами от себя требуют единомыслия - это одна из их высших целей и ценностей, для демократов это исключено. Коммунисты рассуждали и так: мы - великие экспериментаторы, мы - великие служители истины. Если эта истина и приведет нас к гибели, не только нашей, но и всего человечества, мы все равно должны довести этот опыт до конца.

Нынче коммунисты уже не те, нынче они - прагматики из прагматиков, но я-то встречал подобных ортодоксов в своей жизни не раз и не два. Но нельзя забывать, какими они были вчера - пока были у власти.

Многое я помню. Очень хорошо помню Февральскую революцию - мы тогда жили на Урале, в Саткинском заводе, и отец на плечах носил меня в ликующей толпе рабочих с красными бантами на груди, на рукавах, на фуражках, а самое громкое, самое общее слово в толпе было слово "товарищ".

А вот Октябрьскую помню плохо. Не потому, что не запомнил, а потому, что она очень странно произошла: кто-то сверг правительство Керенского, а на местах все еще оставалось как было, и что на что нужно менять, никто не знал. Октябрьскую революцию и революцией-то стали называть года два-три спустя, а до этого говорилось: "переворот".

Иногда, правда, уточняли: "большевистский".

* * *

Так вот, я обращаюсь к своей памяти. Первое, что мне хочется нынче сделать, - это восстановить перед самим собою мой детский демократизм.

Мои родители были демократами уже по одному тому, что они были земцами. Отец из крестьян, из крестьян безземельных, его отец был человеком, по-видимому, очень деятельным, он арендовал земли, и были времена, когда его арендные просторы достигали 17 десятин, но умер он в полнейшей нищете, даже неизвестно, где похоронен.

Моя бабка по отцу была полькой - дочерью сосланного в Тамбовскую губернию участника польского восстания (очевидно, 1863 - 1864 годов). Она умерла при родах моего отца.

Отец кончил Тамбовскую гимназию благодаря тому, что стал воспитанником интерната для бедных детей, учрежденного семейством землевладельцев Чичериных (фамилия в России известная). Затем отец поступил в Киевский университет, но учиться ему, безденежному, было трудно, к тому же он дважды сидел в тюрьме за политическую деятельность (меньшевик), а затем был сослан в Уфимскую губернию.

Однажды, будучи в Киеве, я разыскал тюрьму, в которой сидел отец и о которой у него сохранились, в общем-то, неплохие, главным образом юмористические, воспоминания. Я только-только успел: тюрьму сносили, это было старое деревянное двухэтажное здание, оно разваливалось, но решетки на окнах еще сохранились.

Моя мать происходила из семьи, как принято было говорить, мещанской, ее отец был служащим банка в крохотном городке Красный Холм Тверской губернии. Семья жила трудно, уже по одному тому, что было множество детей от двух браков моего деда, и моя мама всегда училась там, где жил кто-нибудь из ее старших братьев или сестер, - в Рыбинске, в Ярославле (где она кончила гимназию). В этой семье был культ - культ высшего образования. Все братья и сестры обязательно хотели закончить что-то высшее, все были нищими студентами, умирали от туберкулеза, ссылались "за политику", и только один брат, старший, Александр, дядя Саша, закончил университет. Он был кумиром для всех младших. Мать тоже была слушательницей Высших женских курсов в Петербурге (Бестужевских) и тоже не закончила - уехала в ссылку к моему будущему отцу в Уфимскую губернию. Там я и родился.