Я никогда в глаза не видел никого из своих дядьев и теток, более того, никогда не мог их запомнить ни в возрастной, ни в какой-то другой последовательности, и мама очень на меня сердилась, устраивала мне экзамены, на которых я неизменно проваливался.
А вообще-то я видел многих дореволюционных интеллигентов (они были моими учителями в школе, а отчасти и в институте), и у меня сложилось впечатление, что самыми идеалистическими, самыми бескорыстными и самыми неустроенными в жизни были не потомственные, а интеллигенты именно первого поколения, выходцы из "низов".
Собственно говоря, в этом меня убеждала вся моя детская жизнь в Барнауле. Барнаул был тогда городом ссыльных - и еще дореволюционных, и тех, кто ссылался уже советской властью. Ссыльное население чувствовало себя чем-то единым независимо от политических взглядов: меньшевик ты, или эсер, или анархист - не имело значения. Я даже и не помню их политических взглядов, была другая оценка - порядочность. Порядочность собственная и всего того клана, к которому ты принадлежал.
В детстве я много болел, перенес ряд инфекций, и к нам домой систематически приходили врачи Элисберг и Казаков (Элисберг вскоре был расстрелян), но я не помню случая, чтобы возник вопрос о вознаграждении врачебного визита.
Отец тоже много болел и ходил к тем же врачам, они и ему помогали как могли, устраивали его в больницу.
Мы жили бедно, можно сказать, нищенски, иногда занимали комнатушку в коммуналке, а нередко жили в углах, то есть в комнатах проходных. При всем том я не помню случая, чтобы отец или мать посетовали на судьбу, поставили своей задачей изменить ее к лучшему. Они были непротивленцами.
Раз в неделю мама варила мясной суп, мы ели его на первое, а на второе - сваренное в нем мясо. Основным же питанием были каши - пшенная и более высокая рангом гречневая. Не помню, когда первый раз в жизни я ел покупной торт или покупное печенье, наверное, когда мне было лет за двадцать. А может быть, и позже - в тридцатые годы торты тоже были "не в моде".
Однажды отец потерял три рубля, отец и мать ночами, когда я уже засыпал, считали - как им теперь быть до следующего жалованья? И надо же, в те же дни я нашел на улице около кассы кинотеатра десять рублей!
И отец и мать много читали (вслед за ними и я). Любимым писателем матери был Лев Толстой, отца - Владимир Короленко.
Вспоминаю еще, что Ленина, Троцкого, Луначарского и Чичерина родители иногда поминали словом "предатель", то есть предатель интеллигенции. Семашко, народный комиссар здравоохранения, так не обзывался - он на любом посту оставался "доктором".
Каждую весну по семьям таких вот интеллигентов ходил какой-нибудь молодой человек и просил на "побег товарищу", и мать уже в январе вздыхала: скоро весна, надо как-то выкроить полтинничек на "побег товарищу". Чаще всего беглецом оказывался Гвиздон - маленький, рыженький меньшевик, польский еврей, лодзинский портной. Он "бегал" каждую весну, и каждую осень его возвращали с польской границы с прибавлением срока ссылки. (В конце концов он, конечно же, был расстрелян.)
Он говорил на множестве языков (некоторое время был еще и механиком на океанском корабле, побывал по всему свету), но говорил так, что с первого раза его трудно было понять даже по-русски и, видимо, по-польски. В Барнауле он слыл неплохим портным.
Отец не раз говорил Гвиздону:
- Ну чего тебе неймется? Каждый год бегаешь - и все напрасно!
- Павел Иванович! - отвечал Гвиздон. - Я все равно убегу в Польшу, в город Лодзь. Я выпишу туда свою жену с деточками, - (у Гвиздона была русская жена-громадина, она каждый год рожала ему маленьких), - а тебе сошью костюм - ты в жизни не носил, носить не будешь, если я не убегу. Все еще не понимаешь? Вижу - не понимаешь... Жаль, жаль!
- Костюм ты мог бы сшить мне и в Барнауле!
- В Барнауле? Ты в уме ли? Да разве может быть в Барнауле такой матерьял, как в Лодзи? Да в твоем Барнауле и утюга-то настоящего портновского не было и нет! Швы разгладить во всем городе негде! А называется "город"!
При всем том Гвиздон был очень начитанным и знающим политиком, участником ранних лодзинских рабочих организаций. Маркса он знал назубок.
Каждую неделю ссыльные ходили в ГПУ отмечаться, и Гвиздон при отметке спрашивал:
- Товарищ! Гражданин! Я тут перевоспитываюсь на платформу советской власти, Маркса студирую, а у меня случай случился: никак не пойму Маркса насчет труда и капитала. Честное слово - столбняк! Будьте добры, у кого бы, у настоящего партийца, мне получить разъяснение? Прямо необходимо, иначе могила, и боль-ше ничего!
Читать дальше