Сергей Залыгин - Стариковские записки

Сергей Залыгин

Стариковские записки

Публикация Марии Мушинской

Восемьдесят шесть. С грустью думается: а что, если восемьдесят семь наступят? Зачем наступят-то?

Последствия инфаркта - лето 1996-го: потеря координации движений. Ничего не болит, но голова кружится и ноги-руки тебя не слушаются. Восемь побывок в больнице за четыре неполные года. Грустно жить на пять процентов той энергии, которой ты, не замечая ее, жил недавно.

Это - вместо предисловия.

* * *

Сколько таких крикунов: "Я люблю Россию! Ужасно люблю!" Дело доходит до того, что в Думе один депутат, указывая пальцем на другого, вопит: "Он не любит Россию! Он - враг России!" И ничего, господ думцев этот эпизод не волнует, как будто так и надо.

Я Россию столько же люблю, сколько не люблю. При всем при том я привязан к России, никогда не отрекался от нее, не жалел о том, что я русский. Она - моя мать, любить собственную мать независимо от того, красивой она была женщиной или некрасивой, - это в природе человека. Это одно из главных отличий человека от животных, которые, едва став взрослыми, уже не узнают своих матерей. Недаром же у человека на много лет растягивается его детство, попечение его родителями, а в какой-то мере и обществом, и государством. Государством, в котором воспитался и я, и все мои друзья, воспитался, проникся его духом, даже и не заметив - как же это произошло. Из него мне нет выхода, никогда не было, да и никогда не было ощутимой необходимости выходить, на что-то его менять. Не у него за меня у меня за него есть чувство гордости, я чувствую себя гражданином не только России, но и всего мира.

* * *

Недавно прочел пространное интервью современного, в какой-то мере модного, русского писателя (видел его по ТВ, он в бабьей кофте). Я даже читал его, может быть, даже и не меньше, чем его поклонницы. Безусловно, человек не без дарования, но вот свое интервью о самом себе, о своих безусловных достижениях он кончает сообщением о том, что в настоящее время пишет роман, которым надеется удивить читателей.

Вот так. Но разве стремление удивить свойственно той же русской классике - Пушкину, Толстому, Достоевскому? Это стремление фокусников, их традиция, а не русской классики, которая стремилась разъяснить читателю его современность, углубить его знания о ней и о самом себе.

Но это - закономерно: традиции искусства меняются со временем, и мое литературное поколение - последнее в более чем двухсотлетней истории русской классики. Ну разве следующее за мной поколение Валентина Распутина принимает классику как свою альма-матер.

Так же и в живописи. Вот только музыка составляет исключение в нынешнем массовом сознании.

В то же время классика сохраняется в системе просвещения как учебное пособие, наряду с искусством и мифологией древнегреческой, с юрисдикцией Древнего Рима. Кажется, современность чем дальше, тем меньше вообще нуждается в традициях, не ставит перед собой задач ни сохранения существующих традиций (это, мол, не ее дело, это дело каждой личности), ни тем более создания традиций новых. "Нетрадиционность" - вот первостепенная традиция и цель современного искусства, общественной мысли и общественного бессмыслия.

* * *

О том, что такое культура, написано так много, что вопрос столько же запутывается, затемняется, сколько разъясняется. Да и вправду, сама-то культура дает немало поводов к подобной неразберихе. На мой стариковский взгляд, культура - это прежде всего наука (включая элементарное просвещение и искусство самовыражения личности). Не хватает еще в этом основном и главном культуры поведения.

* * *

Когда Он (то есть не совсем "я") спал без снотворного, Он просыпался во власти мыслей, пришедших, очевидно, во сне.

Так земная жизнь (одушевленная) казалась ему бесконечно малой частицей существования бесконечного мира. Люди думают, что они знают жизнь, прежде всего, конечно, в ее человеческом воплощении. Ничего, почти ничего они о ней не знают, полагая, что одухотворенность представляют прежде всего они. Проснувшийся Он полагал, что одухотворенность вполне может существовать совсем в других, даже и античеловеческих формах, может и не придерживаться порядка чередования жизни и смерти. Это незнание дано человеку в его же интересах, для его удобства, тем более, что и для этого своего незнания человек давным давно нашел жилплощадь в виде религий, в виде многих-многих Богов, того же православного Бога, приемлющего как скромность, так, видимо, в гораздо большей степени и роскошь православного обряда богослужения, его способность так сильно проявляться и в церковной архитектуре.