Юлий Крелин - Заявление

И эта история с Титом.

Галя даже со слов своих приятельниц, даже понаслышке, никогда не относилась легко к таким приключениям. Она и не гордилась по-чистоплюйски своим отношением к подобным искривлениям скучной равномерности, она и не осуждала других. Просто она была такая. Как видно, думала, что такая. Вот и попала в положение, при котором не знаешь, как себя вести, чувствуешь себя преступницей, хотя никакой гадости не позволяла и никакой радости пока не получала. Впрочем, радость была — радость прекрасного человеческого общения.

Все так по-человечески, а не хорошо.

Предательство? Нет, не чувствовала она себя предателем.

«Обман. Жизнь в обмане, в фальши, жизнь без чувства собственного достоинства. Что-то надо скрывать, недоговаривать, придумывать, умалчивать. Думаешь одно, хочешь сказать другое — говоришь совсем иное. И уже не понимаешь, где в твоей душе дно, а где поверхность. Постепенно прекращаешь понимать, как оно есть на самом деле. Все время надо держать в голове то, что лучше забыть. Надо свою память загружать мусором. Даже не мусор — несуществующая пыль, видимая только в луче света; а надо помнить, чтоб не запутаться, чтоб всегда говорить одинаково. Нет, в этом месте всегда так, а в этом месте — всегда наоборот. И в результате основное ощущение: унижение. Унижаешь себя и неминуемо унижаешь всех вокруг. Такова природа унижений. Такова природа человека — очень не любит человек быть хуже других, так хочется всех вокруг подравнять, коль сам опустился. И в результате вспышка, срыв, хамство, постоянный невроз…»

Про что это все?.. Запуталась.

Да, не этот камень возмутил только что круги на поверхности ее души и улегся там на дне.

До прихода поезда оставалось еще десять минут. Пора, пожалуй, двигаться к платформе.

И тут Галя увидела их, идущих по залу и с растерянностью озирающихся — мама же должна быть. Не может мама не прийти. Такого никогда не было.

Галя бросилась к ним.

— Андрюша! Володя! Поезда же еще нет.

И вдруг как осветило внутри: новая тяжесть стала ясной и понятной:

«Нехорошо. Боже, как нехорошо. Нехорошо, что встречать Володю и Андрея привез Тит. И в этом тоже унижение. Для всех унижение. Зачем я это? Их вот унизила — чужой мужик привез встречать. Его унизила — привез меня встречать других, которые преграда для него. Себя унизила сплошным обманом. И в результате поезд прозевала. Так и должно, наверное, быть…»

Так часто бывает — совсем маленькая капелька сразу и резко превышает возможности большого ведра.

Галя подбежала к ним в растерянности.

А растерянность-то отчего? От всего, наверное.

И снова посмотрела на табло: до прихода поезда оставалось пять минут.

— Вы что же, не на поезде? — Галя слишком бурно обнимала и целовала сына и при этом показывала мужу рукой на табло.

— Почему? На поезде, — Владимир Павлович посмотрел на табло и рассмеялся. — Век электроники.

— Что, что? — Андрей увидел и понял, почему смеялся отец, почему запуталась мать. — Электроника! — он искренне и бурно, по-детски засмеялся.

Все смеялись. Смех — прекрасная ширма.

Галя упорно и настойчиво продолжала обнимать Андрея и, по-видимому, просто не знала, как перейти к встрече с Володей. И затянула. И совсем уже не знала, как вести себя дальше. Бывает иногда на собраниях, когда предлагают почтить память вставанием — стоит чуть задержаться с предложением снова сесть, и сразу возникает неловкость. И в этой встрече возникла неловкость. Особенно для Гали — она-то знала истинную причину. Мужчины же были чисты — они и не заметили неловкости. А затем проблема смены материнских объятий на объятия любящей жены снялась сама собой, благодаря обычной спасительной деликатной детской бестактности: Андрей стал теребить мать и, не дав ей толком поздороваться с отцом, засыпал ее лавинным обвалом восторженных рассказов о своих горных подвигах. Отец иронически похмыкивал, комментировал. Галя внимательно слушала и думала, что напрасно она приехала на вокзал с Титом; а потом, продолжая так же внимательно слушать и задавая якобы восторженные вопросы, спасительно стала думать, почему же Володя, знавший об их больничной трагедии, обо всех переживаниях, связанных с девочкой, даже больше, чем было на самом деле, почему же Володя не спрашивает об этом главном событии.

И он не спросил, и она не сказала, и зрела праведная обида в душе ее, понемногу растворяя лежащий на дне последний сегодняшний камень.

Он, как говорится, подставил — она, механически, еще не думая, внутри, тихо воспользовалась. Появился повод обидеться — она чуть уменьшила свою вину.