Захар Прилепин - Обитель

— А что… что-то может случиться? — спросил Артём, косясь на мотор за её спиной.

— Перегревается уже, — сказала Галя, даже не прикасаясь к мотору ладонью. — Вон островки… Сейчас будем приставать к одному из них.

— Зачем?

— Поспим немного. Не бойся. Сегодня за нами точно никто не кинется… Не соображаю ничего…

…Уже на подходе к островку Галя и Артём переглянулись так, что без слов стало понятно, о чём оба думают: а вдруг их обманули карты или компас — и они сейчас угодят на самую дальнюю командировку СЛОНа.

— Если там лагерь, — сказала Галя, — скажу, что мы с инспекцией…

— Съедим у них все запасы и дальше поедем, — постарался пошутить Артём, но на душе было не очень хорошо. Он больше не хотел видеть конвойных.

Галя подумала и, достав из кармана, протянула Артёму что-то.

— Возьми! — сказала она, сбросив обороты мотора.

Это был пистолет.

— У меня есть. Если там красноармейский наряд… и захотят арестовать… надо будет их убить. Ты слышишь меня? — она неприятно лязгнула зубами — словно зубы её были железными и попали на железо.

— Да, Галя! — ответил Артём, и её имя тоже показалось железным.

Он совсем не боялся.

Нашли удобный заход к пологому берегу.

Артём спрыгнул в воду метра за три от берега: думал, будет помельче, но оказалось почти по пояс, сапоги к тому же невозможно скользили — пока, чертыхаясь, взял эти три метра и потом за верёвку вытянул катер, устал так, словно шесть часов баланы ворочал, — весь дрожал и подташнивало.

Хотя у него и силы были не те после Секирки.

Еле отдышался и весь изошёлся длинной слюной.

Ноги промокли, всё хлюпало и причавкивало под пятками.

Когда заглушили мотор, стало непривычно тихо и не по себе. Словно рокотанье двигателя отгоняло злых духов, а теперь они могли слететься.

Похоже, на острове никого не было.

Артёма знобило, он хотел как можно скорей улечься и как можно дольше спать.

Но сначала, чтоб втащить лодку на берег, пришлось её разгружать. Лазил туда-сюда, словно в дурном сне. Содрал ноготь. Держал палец во рту, как младенец. Из-под ногтя подтекала солёная жидкость.

Галя ушла куда-то по своим делам. Вернулась, когда он в одиночку втянул лодку почти до середины.

— Сползает, — сказала Галя строго.

Если бы Артём ушёл на две минуты по нужде — что давно собирался сделать — лодка бы уползла в море. И они б умерли на острове. Или дожидались бы здесь чекистов, как зайцы, угодившие в силки. Повизгивали бы только от ужаса…

…Пока Галя держала верёвку внатяг, не давая лодке сползти, Артём, почти неживой, ворочал валуны, загоняя их под киль.

«Сдохну… — повторял иногда. — Сдохну…»

Галя выбрала место для сна.

Примус не разгорался.

Артём, морщась от боли — ноготь, чёртов ноготь, — прочистил примус конским волосом, разжёг.

Пошли тёплые волны и запах, — но самого тепла было мало.

— Костёр теперь, — сказала Галя. — Нужен костёр.

Сырой, с залипающими глазами, в хлюпающих сапогах, Артём пошёл нарубить дров — нашёл два деревца, местные берёзки, они стелилась к земле и топору поддавались еле-еле…

Или руки уже не слушались.

Когда Артём вернулся, с ветреной стороны было вывешено одеяло, надетое на две лопаты, и вырыта ямка — чтоб удобнее было разжечь огонь.

Артём, кое-как управляясь с топором, нарубил щепья.

…Появился огонь — это было так радостно, как будто затеплилось само спасение, и его можно было рассмотреть, прикоснуться к нему быстрой рукой.

Они присели у костра, не столько греясь, сколько защищая огонь от ветра.

Артём снял сапоги, один носок сполз — пришлось лезть за ним рукой в сапог — вытащил и не носок уже, а кашу из шерсти и навоза, такой кашей можно, к примеру, маленького чертёнка покормить с ложечки. Сжал в дрожащей от усталости руке, потекло по пальцам густое и склизкое.

Долго и неумело сушился у огня.

Галя наблюдала всё это с иронией — способность к которой, к слову сказать, всегда признак женского ума: Артём откуда-то знал об этом раньше.

Через полчаса Артём застал себя с банкой масла в одной руке и банкой сахара в другой.

Банки эти поочерёдно отдавал Гале, а потом они снова менялись. Ели всё это ложкой, которая стала вся сахарная и масляная. Объедение необычайное — только ложка казалась тяжёлой, как свинцовый половник.

Запивали чаем, Артём, спалив всю пасть, выпил уже три кружки. Во рту болтались ошмётки обгоревшей кожи. Без жалости влезал пальцами в рот и обрывал.