Захар Прилепин - Обитель

Галя не поняла взгляда и крикнула:

— Водка. Выпей, если хочешь.

— А ты? — спросил, подняв фляжку.

Она посмотрела на Артёма и кивнула.

Немного сбавила обороты мотора. Гуд стал ровней, — а то в голове уже дымилось от этого рёва.

Артём раскрутил фляжку и отпил. На таком ветру — ничего не почувствовал вовсе. Всё горевшее и перегоравшее внутри за последние недели, дни, часы — сразу растворило водку, или что там, спирт, без остатка. Отпил ещё, даже во рту подержал…

Пока жидкость была во рту — всё-таки спирт, да — она ощущалась. Но едва проглотил — снова пропала. Только переводить… Подал фляжку Гале.

Она сделала быстрый и короткий глоток и молча вернула фляжку Артёму.

— Ты знаешь куда мы? — спросил.

Вдалеке виднелись ещё острова. Нехорошо было бы уткнуться в какой-нибудь из них и обнаружить там дальнюю командировку.

Галя снова посмотрела на Артёма: у неё появилась эта манера, оглядывать его прежде чем отвечать — тот ли пред ней человек, что был раньше, можно ли с ним говорить.

— Мы тут плавали с Фёдором, — коротко и громко ответила она, и снова поддала, рывками, оборотов мотору.

Артём кивнул. Плавали и плавали. При чём тут он только.

— Можно, я съем что-нибудь? — спросил он.

«Нагонят сейчас — опять пожрать не дадут», — подумал.

— Да, — ответила Галя, глядя не на Артёма, но куда-то поверх его.

Нож, банка консервов. Торопясь, открыл. Доставал рыбу руками и ел. Отломил хлеба. Рыба, хлеб, вкусно.

Опять раскрутил фляжку, снова выпил.

Наконец ощутил что-то вроде укола в жилу на виске: пополз жар.

На Галю не смотрел — вдруг ей не нравится то, чем он занят — тогда придётся чувствовать себя стеснённо, что-то делать для преодоления этого чувства.

В отупелости, с заложенными ушами, ему стало почти хорошо. Чем меньше помнить, кто ты, как ты и куда ты, тем лучше. Вдвойне сложно помнить, когда ты этого и не знаешь.

Мотор низко гудел, изредка меняя ноту. Или, быть может, Артём менял положение головы, ветер начинал обдувать его иначе — и тогда казалось, что мотор берёт ниже на полтона.

Если прищурить глаза и постараться мыслить и чувствовать чем-то вроде собственной лобной кости, то мотор становится как бы насекомым, жужжащим над головой.

Огромным, но всё-таки не опасным — скорее даже защищающим от какой-то ещё более жуткой опасности.

Иногда это насекомое словно раскачивалось. Иногда заходило чуть вперёд. Но чем дальше, тем всё увереннее держалось ровно над лодкой.

В море попалась полоса воды другого цвета — это, видимо, было встречное и очень быстрое течение.

В полосе играли белухи. Услышав катер, не уплывали, но смотрели. Одна из белух пускала из спины струйку, как кит.

— Поморы говорят, она детей на спине таскает, — неожиданно сказала Галя, чуть сбавив газа. — Покажет спину, — а там как котята сидят.

Артём посмотрел на Галю: она была совершенно успокоенная и даже красивая — только эти её объёмы в кожаных одеждах мешали впечатлению.

Он вдруг улыбнулся Гале и она ответила на его улыбку.

Он жестом предложил ей рыбы, она, тоже молча, покрутила головой.

Артём окунул хлеб в густую, на рыбе, кашу, которую намял пальцами в банке, и повозил там. Ещё четырежды повторил этот приём, напоследок рассмотрел банку и выбросил её за борт. Выставил руку и ловил брызги, время от времени вытирая руки друг о друга, а потом о куртку, а потом о штаны.

Откинулся назад, глянул на небо — оно было томительное и грязное.

Сгущалась где-то впереди мрачная, рваная синь, чтобы не пустить их никуда.

— Обними меня, — попросила Галя.

Она давно ждала этого.

— Смотрю на тебя — как будто ребёнка украла. Ты же ничего не умеешь, — сказала Галя.

Артём не имел возможности ни пожать плечами, ни что-то изобразить лицом: они сидели рядом.

«Ты зато до черта умеешь», — подумал Артём; но в этом была и правда — она кое-что умела: уверенно вела катер и время от времени вынимала компас и карту, сверялась с ними.

Компас он видел впервые. На катере ехал третий раз в жизни. Карт не понимал.

— Откуда такой катер? — спросил он, отстранившись, глядя на бобровые нарукавники.

Артём давно искал повод отодвинуться, ему было неудобно и снова наползла тоска. Странное чувство, впервые в жизни испытанное: так много ветра, так много простора, а душно, как под кирпичной стеной.

Во рту тоже, неуместный здесь, вкус кирпича. Кирпича и рыбы.

К тому же всё время хотелось оглянуться: не догоняет ли кто. Он время от времени оборачивался и до рези в глазах всматривался.