Александр Сапсай - Семейная реликвия. Ключ от бронированной комнаты

— Здорово, такой план мне очень нравится, — обрадовалась Ольга. — А то что же получается? В Италии да в Австрии, куда я от вас, из Мюнхена, с экскурсиями ездила вместе с русскоязычными немцами, я гораздо больше видела, чем здесь, в Баварии.

— Завтра, между прочим, Оля, Маршалл-центр организует праздник в связи с очередным выпуском слушателей, как я тебе и говорил. Если хочешь, поехали с нами. Думаю, тебе понравится. Будет настоящий светский раут европейского класса, какие у нас в стране обычно не проводят.

— Обязательно стоит побывать на таком мероприятии, — добавила Наталья.

Так, за разговорами, они и не заметили, как зашли в освещенный подъезд, где свет включился, как только Наталья открыла ключом входную дверь. О сне будто все разом забыли. Потому что, зайдя в дом, сняв обувь в мраморном холле с подогреваемым полом и надев теплые домашние тапочки, сели втроем за стол на кухне и продолжали обсуждать экскурсионные и деловые планы на несколько предстоящих дней. Но уже за чаем с вареньем и с апфельштруделем, о котором совершенно забыли после сытного ужина перед прогулкой по городу. Станислав чаю предпочел, правда, бокал своего любимого баварского нефильтрованного пива «Пауланер».

Улеглись поздно. А ночью Ольге опять приснилась школа, урок математики, ненавистный преподаватель Максим Петрович Хван со своим противным скрипучим голосом и свисающей челкой жирных черных волос, чуть ли не закрывающей желтоватый, с красными прожилками глаз.

«— Ты что думаешь, — ты такая умная, красивая, мальчикам нравишься? Бестолковая, подумай — если есть чем думать — как они могут за тобой ухаживать, когда ты элементарных вещей не знаешь? Если даже простую теорему решить не можешь?! Я уж не говорю о геометрии, которая тебе не по зубам, алгебру — и ту совсем не знаешь. Букву „Пфе“ даже написать не можешь правильно. Русский язык, наверное, тоже не знаешь? Специально спрошу у вашей преподавательницы Веры Владимировны». Он явился в самый разгар наиболее сладкого утреннего сна и зловеще, во всеуслышанье вещал так, что от грома его голоса чуть не лопались перепонки в ушах.

Ольга открыла глаза и перевернулась на другой бок, так и не разгадав, о какой букве шла речь (Хван с большим трудом произносил не только некоторые русские слова, но и буквы алфавита). Единственное, о чем она вспомнила во время своего секундного пробуждения, так это о том, что вредный педагог всегда являлся ей во сне накануне каких-то совершенно непредсказуемых, даже невероятных событий в ее жизни. От такого внезапного воспоминания она даже покрылась испариной. Но эта мысль, к счастью, надолго не задержалась в ее голове. Усталость вчерашнего дня дала о себе знать, и Ольга вновь провалилась в глубокий сон. И в тот же момент вновь увидела Хвана, сидящего враскоряку на колченогом венском стуле в совершенно измятом сером костюме и белой нейлоновой рубашке с черным коротким галстуком. Он продолжил отвратительную тираду.

«— Посмотрите внимательно на эту тупицу, — выделяя каждое слово, говорил он, обращаясь к классу, захихикавшему при первых же звуках его речи. — Красная, понимаешь, потная вся стоит у доски, молчит. Не знает, как задачку решить, подсказки, наверное, ждет. Может, ты немая, Ольга, или глухая? Кому ты такая будешь нужна? Андрею, что ли, своему? — неожиданно пробурчал Максим Петрович, вспомнив почему-то никогда не учившегося у него и абсолютно неведомого ему Курлика. — Да он, бестолковая, на тебя и смотреть даже не захочет, — не останавливаясь ни на секунду, продолжал кореец. — Не нравишься ты ему. Понимаешь? Зачем же ты сама к нему пристаешь? Тебе не стыдно? Две двойки поэтому я тебе поставлю, так и знай. Одну — по геометрии. Вторую — по поведению. Готовь дневник, чтобы родители твои знали и завтра ко мне пришли с утра пораньше. Это мой педагогический прием, ясно? Чтобы от Андрея ты отстала».

«— Двоечница! Липучка! Приставала! Выдра!» — стал по совсем уж невероятной причине после его слов надрываться и смеяться весь класс. При этом все, даже раньше примерно сидевшие за партами ее подруги, засвистели, заулюлюкали, заорали какие-то совсем невразумительные, чуть ли не матерные слова. Больше всех других гримасничал и кричал непонятно как оказавшийся среди учеников, сидящий за самой последней партой у окна взрослый дядька с лицом, явно напоминающим Андрея. Он был в белоснежном костюме, надетом почему-то прямо на голое, волосатое, как у обезьяны, тело. Именно он на глазах у всей орущей, свистящей, озверевшей толпы школьников к тому же вдруг резко вскочил из-за своей большой парты. И не только вскочил, но и, не обращая ни малейшего внимания на уже тихо сидящего за учительским столом на колченогом стуле Хвана, направился прямо к доске, у которой с маленьким мелком в руке робко наблюдала за всем происходящим вокруг Ольга, сжавшаяся в комок. Ее ужасно напугало и то, что волосатый мужик в тонком белом костюме, уверенно и медленно идущий к ней, оказался неправдоподобно громадного роста. В вытянутой вверх левой руке он держал школьную тетрадку, на обложке которой жирными буквами розовым фломастером были выведены ее имя, отчество и фамилия. Правой рукой он размахивал из стороны в сторону угрожающих размеров пенисом, торчащим из распахнутой ширинки его белоснежных брюк, что вызывало гомерический хохот ее самых близких подруг — Галки Самсоновой и Ирки Сапильниковой.