Юрий Буйда - Синяя кровь

Они поднялись высоко над городом, над лесами, над великой стройкой. Ветер свистел в снастях и раздувал волосы. Ида поднесла к глазам бинокль и увидела даль, и вдали она увидела прекрасные города, храмы и крепости, горы и долины, те страны, где мастера-стекольщики выдувают самые красивые в мире закаты, а мужчины прикуривают от женских улыбок… и все это принадлежало ей…

Именно тогда и там, майским утром на высоте двух тысяч трехсот метров, генерал Холупьев сделал ей предложение, и она его приняла.

И долго еще рассказывали в Чудове об этой свадьбе – о россыпях ароматной соли, в которой увязала свадебная процессия, о колокольном звоне на всю округу, о солдатах, стоявших у входа в собор со склоненными знаменами, о свадебном платье Иды с таким длинным шлейфом, что дети, которые этот шлейф держали, еще ходили кругами по площади, когда молодожены покидали церковь, о двухстах пятидесяти орудиях, которые салютовали новобрачным двадцатью одним залпом, о фейерверках, вспышки которых жители сопредельных государств приняли за первые всполохи ядерной войны, о столах, ломившихся от яств и напитков, и о быках, жарившихся на вертелах над кострами, разложенными на площади и чудовских улицах…

Все это, конечно, сказки.

Генерал Холупьев был коммунистом, и по одному этому никакого церковного венчания быть не могло. И шлейфа не было, и двухсот пятидесяти орудий, и склоненных знамен, и быков на площади – ничего этого, разумеется, не было, а был волшебный май, была любовь, было счастье, был роскошный стол в «Собаке Павлова» и фейерверк – да, фейерверк был, еще какой был: генерал любил фейерверки.

В начале лета на восточной оконечности острова началось особое строительство. Территорию стройки огородили забором с колючей проволокой, и там с утра до утра кипела работа.

Чудовцы, впрочем, туда не заглядывали: то место считалось нехорошим, нездоровым – когда-то там, за высоким тыном, жили несколько солдат, заразившихся во время крымского похода проказой. Участок, на котором стояли их дома, отделял от города глубокий ров, заполненный водой, а люди, которые снабжали больных провизией и женщинами, были обязаны носить поверх одежды просмоленные балахоны, обшитые мелкими колокольчиками, – заслышав их перезвон, люди прятались по домам. Когда же прокаженные поумирали, их дома сожгли, а землю перепахали и освятили. Но селиться на Проказории никто не отваживался.

Именно там и решил поставить дом генерал Холупьев. Большой дом, где Ида могла бы принимать гостей. Дом с галереей, чтобы вечерами Ида могла любоваться закатами.

На Проказории открыли полусгнившие сараи – склады, в которых со времен Первой мировой хранились санитарные запасы, – и раздали населению костыли, после чего сараи снесли, завезли камень, кирпич и доски, и вскоре за забором стали расти стены из красного кирпича. В конце лета над особняком появилась аспидная крыша, и Холупьев решил показать дом Иде.

Огромный зал, столовая, библиотека, спальни, детские, галерея с видом на озеро и лес – Иду поразили размеры дома. Чудовская семья из пяти-шести человек могла бы вольготно разместиться в кухне этого особняка.

Стены еще не были оштукатурены, не во всех помещениях были настелены полы, с потолков свисали какие-то провода, в комнатах лежали штабеля паркетной доски, кучи керамической плитки, рулоны рубероида и мешки с цементом.

Они поднялись наверх по лестнице без перил и вышли на галерею.

– Твоя мать жива? – спросила она.

– Умерла в тридцать восьмом.

– Неужели она никогда не рассказывала тебе о Чудове, о «Хайдарабаде»?

– Никогда. Она была неразговорчивой женщиной. Когда я спросил ее, откуда у нее на горле шрам… – Генерал ребром ладони показал – где. – Горло как будто перерезано… Но когда я ее спросил об этом, она только пожала плечами. Я ничего не знаю об отце… я вообще почти ничего не знаю о ее прошлом…

Вечером Ида рассказала ему о капитане Холупьеве, о «Хайдарабаде», о розах, украшавших кают-компанию, о талере, зажатом в зубах, и показала лимонно-желтые чулки с инкрустацией «шантильи», платье и туфли Ханны.

– Я ничего не знал о ее прошлом, – повторил генерал. – Она была суровой матерью. Очень суровой. Заставляла меня каждый день мыться ледяной водой… с ног до головы… как-то на нее набросился наш сосед – пьяница и негодяй, и она чуть не убила его… сломала нос и челюсть… оказывается, она носила с собой кастет… вообрази – кастет!

Его детство прошло на московской окраине, потом он учился в военном училище, стал офицером, строил оборонительные укрепления, мосты, рокадные дороги, по которым к Сталинграду перебрасывались войска и техника. Он был талантливым инженером, безжалостным командиром и находчивым менеджером. Однажды зимой, когда закончились шпалы для узкоколейки, по которой нужно было срочно перебросить на передовую боеприпасы, он приказал использовать вместо шпал мерзлые трупы немецких солдат. Сталину нравился этот генерал, и, когда понадобился человек, способный быстро построить в болотистой местности объект особой важности, вождь вспомнил о Холупьеве, о человеке с синей кровью.