Петр Константинов: Под звездами Фракии

Четыре рацпредложения, Золотой орден Труда, командировки за границу, и однажды он полюбил другую со всей страстью глубоко одинокого в душе мужчины.

«Если ты человек, то поймешь. Сам видишь, какая это женщина. Стоит взглянуть на нее, и усталости как не бывало, готов работать бесконечно, в голове полная ясность, а карандаш сам выводит чертеж. Что ты еще хочешь от меня?» — «Ничего не хочу», — говорю я. Инженер улыбается, но ему совсем не смешно. «Ладно уж, давай топчи землю и не возвращайся назад», — думаю я и чувствую, как вырастаю в своих глазах, а инженер смотрит на меня как на равного. Теперь он в свою очередь жмет мне руку и говорит «спасибо». Та, другая, поджидает его в коридоре, и вот они оба уходят. В дверях инженер еще раз согрел мою душу словами: «А я думал, что ты, как другие».

В кабинет опять входит бывшая. Говорю — бывшая, потому что я уже дал им свое благословение. Она смотрит в сторону, а я чувствую всю боль ее души.

«Правда на моей стороне, и ты мне вернешь мужа».

Ноги у нее тонкие, как виноградные лозы.

«Пять лет я отрывала от себя каждый кусок, он не имеет права бросать меня!»

Я вижу перед собой уходящую вдаль дорогу со сплошными серпантинами. По одну ее сторону — река, по другую — цветущие деревья. И вокруг никого. Тишина. На луговине брошенный велосипед. Возле руля красная косынка. И снова меня возвращает в мир терзаний голос этой женщины.

«Почему ты так считаешь? Правда на моей стороне».

«Какая правда?» — спрашиваю я.

«Вся правда», — всхлипывает жена инженера.

«Не на твоей стороне», — говорю я.

«Как это так! Я в комитет буду жаловаться. Если потребуется — и выше. Правда на моей стороне. Видать, и тебя они окрутили?»

Вся моя жизнь — письменный стол с тремя телефонами.

Если б кто ведал, как мне хочется закричать: «Что вы хотите от меня, люди?» Я-то знаю, что люди ничего не хотят, оттого и кричу. А моя партия учит меня быть справедливым и добрым, потому что по сути своей она сама источник добра. Да, по всему видать, уложат меня эти люди на лопатки… Чувствую прикосновение чего-то мягкого — две руки обнимают мои ноги. «Встаньте, прошу вас, разве можно так, на полу». Я поднимаю ее, а она такая маленькая, сухонькая, легче базарной сумки.

«Ты вернешь мне мужа, ты все можешь». — Женщина всхлипывает в моих руках, а в соседней комнате секретарша стучит на машинке.

«Полноте, прошу вас. Не могу вернуть вам мужа».

«Значит, так, Тома, — в голодные годы можно было подкармливаться, и хорошо получалось это у вас, а теперь сами с усами…»

Наконец-то жена инженера уходит, вся согбенная. На миг за стеной прекращается стук машинки, но тут же раздается вновь…

Разбитый, вернулся я домой, а мысли крутятся, как вихрь в поле. На кухне жена позвякивает посудой. Если сейчас войдет ко мне и скажет: «Красавец мой» — зареву.

Врубаю телевизор. Дикторша сообщает новости. Сравниваю ее с любовницей инженера, убираю звук и просто смотрю на нее. И мне начинает казаться, что она говорит только для меня. На душе становится светлее. В комнату входит мой сын. Хилый, с желтой кожей, но какой ни есть — мой, и я его люблю, хотя он и похож на свою мать.

Ему, инженеру, легко. Такому ничего не сделаешь. Он конструктор, прямо-таки генератор идей. А я всего лишь служитель в храме науки.

Впрочем, все это случилось вчера, а нынче весь в поту я проснулся около десяти.

О чем думать в воскресное утро? О том, что предстоит день отдыха. И я рассматриваю белый экран потолка.

Что делать? Жизнь — невеселая штука…

Таня взметнула простыню, и та, надувшись парусом, гладко легла, холодная, белая, пахнущая лавандой. Она заправила края, но оказалось, что под матрацем старый половичок, покрывавший одну из сеток, сбился, и пришлось заново перестилать. Уставшими руками она снова взмахивала, снова заправляла, а потом еще полчаса приметывала большую простыню — вместо пододеяльника. От одной подушки перышки разлетались в разные стороны, а другая была твердой и плоской, пух в ней свалялся, а на напернике осталось жирное пятно от мужского затылка, которое никак нельзя было отстирать. Таня наклонилась собрать перышки, ноготком выскоблила те, что острым кончиком вонзились в ковер, потом сама растянулась тут же, на полу, давая отдых спине.

В открытое окно влетали снежинки и таяли у нее на лбу и щеках. Она лежала и ждала Его. А в углу тоже ждала стройная пушистая елка — ненаряженная, красивая.