Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения

— Бог мой, ты никогда ни о ком так не говорил. А теперь называешь умным человека, совершившего невероятную глупость.

— То, что он спутался с этой телкой, весьма неосмотрительно, но на политическую деятельность никак не влияет.

— Ложь не может не повлиять на политическую деятельность.

— Может, если речь идет о сексе.

— Ты ведь шутишь, правда? Ведь не все мужчины лгут, когда говорят о сексе?

— Почему же, все!

— И ты?

— Разумеется, нет. — Лоренс отпрянул от удивления.

— И почему в таком случае лгут только мужчины? Если эта тема дает столько возможностей для лжи, почему этим не грешат все женщины?

— Возможно, и грешат!

— Так ты полагаешь, что и я лгу тебе, когда говорю о сексе?

— В принципе нет.

— В принципе?

— Нет, ни в коем случае!

— И почему же мы с тобой такие особенные?

— Ирина, мы не обсуждаем ничего конкретного, просто в общих чертах.

— Только не я. Итак, я спрашиваю тебя, почему мы такие особенные?

— Потому что… мы люди добропорядочные, полагаю. У нас хорошие отношения. Хотя этот вовсе не означает, что мы не можем дать друг другу небольшую слабину.

— В каком смысле?

— Не знаю. Например, если я засмотрюсь на улице на женщину с красивыми ногами, то хочу надеяться, что ты не будешь пытаться повернуть мою голову в другую сторону.

— Но мы говорим не о том, что кто-то заглядывается на женские ножки. Речь идет о том, что он забрызгал ее всю спермой, а потом нагло утверждал, что ничего подобного не делал!

— Ладно! Я не жду от тебя таких послаблений.

— Почему же ты придерживаешься столь высоких стандартов порядочности? Берешь на себя больше, чем президент?

— С каких пор ты стала такой ханжой? Кому какое дело, полез ли Клинтон под юбку стажерке, лишь бы он не нажал в таком состоянии кнопку.

— Я не ханжа, и речь вовсе не о сексе. Мы говорим о лжи.

— Нет, о сексе.

— Хорошо, обо всем. Еще в феврале Клинтон смотрел прямо в камеру, в глаза мне, которая голосовала за него, и говорил: «У меня не было связи с этой — с этой женщиной — мисс Левински». Боже мой, он даже запнулся, словно не помнил ее имени. Я чувствовала себя оскорбленной им лично.

— Он не смог справиться с ситуацией должным образом. Это не преступление и не повод для импичмента. В этом замешаны республиканцы, это же чистой воды оппортунизм и оскорбление Конституции.

— Ты действительно не считаешь это важным, правда? Он устроил обструкцию в правительстве до конца года.

— Нет. Я считаю важным, что он отдал приказ направить ракеты на Судан и Афганистан, и еще я считаю важным, что он упустил Усаму бен Ладена.

Ирина не помнила это имя, но была не в настроении слушать объяснения Лоренса.

— Получается, все, что имеет значение, — это большое, достойное мужчины дело. То, что они лгут своим женам и как к ним относятся, незначительно?

— Я этого не говорил. И все же мы обсуждаем политику, а не личностные качества Клинтона. Да, как человек, он лицемер. Но он не заслужил быть изгнанным лишь за то, что засунул свою сигару в ящик Моники. За неправильное пользование сигарой, по моему мнению, вряд ли стоит подвергать импичменту.

Большинство мужчин в Америке возмутил не столько поступок Клинтона, сколько его дурной вкус. Моника была полной глуповатой простушкой, а президент Соединенных Штатов мог позволить себе что-то получше.

Ирина упала в кресло.

— О господи, я тоже против импичмента, но считаю, он должен развестись, а это явно не планируется. Получается, Хилари еще хуже, чем он. И эта болтовня о тайном заговоре правых, хотя, очевидно, интриги плетутся уже довольно долго. Она будет делать вид, что шокирована и уязвлена, и, даже если он во всем признается, станет придерживаться собственной версии. Они, мол, не любовники, это заговор, хотя на самом деле это заговор в семье Клинтон. Они заключают закулисные сделки, договоры, идут на компромиссы только с целью выгодной обоим саморекламы. Полагаю, это один из способов сделать карьеру, но для брака губительный.

Ирина замолчала. Звуки эхом разносились по комнате.

Кроме всего прочего, после возвращения из командировки в Россию Лоренс стал крайне раздражительным, и перспектива провести Рождество на Брайтон-Бич не улучшала его настроения.

— Я знаю, у тебя сложные отношения с матерью, — сказал Лоренс, когда поезд в Хитроу в очередной раз остановился между двумя станциями, — но я хочу, чтобы ты кое-что мне обещала.

— Выкладывай.

— Дай мне слово, что не будешь с ней ругаться.