Стефан Андерс - Избранные новеллы

Но божественное мышление далеко не столь практично, не столь расчетливо, не столь насильственно. Человек бывает буддистом, магометанином либо христианином не потому, что соответственная религия являет миру наилучшие плоды добродетели, а потому, что эти небесные одежды достались ему в наследство от родителей, но, главное, потому, что они, эти одежды, устраивают его паче других: в них он может свободно передвигаться, они согревают его, он привык к ним, он содержит их в чистоте и не выбрасывает, ибо традиция, она ведь тоже привязывает нас к Богу. Однако все эти одеяния сшиты из одной и той же ткани, из любви Божественной и любви к Богу!»

После этих слов старец склонился к уху падре Консальвеса:

«Господь не пойдет в Утопию! Зато на эту мокрую от слез землю он будет возвращаться снова и снова! Ибо здесь безмерная нищета, безмерный голод, безмерное страдание! Господь любит отличное от Него, любит бездну, и Ему потребен — поймите меня правильно во имя Его священного имени — потребен грех! Надеюсь, вы меня поймете. Бог изливается. Он обновляет, Бог творит богов. Космос — его возлюбленный сын, который все приемлет от него, от своего отца, в духе и в любви. И этот сын станет таким, каким хочет его видеть отец. Бог любит мир, потому что мир несовершенен. — Мы и есть Божья утопия, но утопия, находящаяся покамест в стадии становления».

Пако на своей койке глубоко вздохнул. Карту среди потолка уже до конца смазали подступившие сумерки. Ушли в море желтые берега, белые города, мирные, веселые люди. Вдали тявкала полевая артиллерия, ухали мортиры. Загудел бронзовый гонг. А вот падре Дамиано — ох, ему ведь надо еще немного повыспрашивать этого ужасного законника в мундире лейтенанта. Еще надо — чего только не надо было в эту ночь! Действовать — возможно, даже убивать — возможно, даже ничего не подозревающего человека!

Утопия — прав, тысячу раз прав был старый догматик — Утопия была повинна в его отторжении. Падре Дамиано как раз накануне его ухода из монастыря еще много чего ему сказал. У падре Консальвеса в келье уже лежало гражданское платье, и, указывая на него, он сказал: «Падре Дамиано! Я думаю, вам это покажется невероятным, но я право же не знаю больше, чего ради сижу здесь, в этой келье, мне надо что-то предпринять!»

Старец, — но вообще-то говоря, он был не так уж и стар, — обрушил на койку центнер своего живого веса, надул щеки и одобрительно кивнул: «Надо что-то предпринять, — сказала блоха и подпрыгнула». Причем падре Дамиано произнес это столь же довольным, сколь и задумчивым тоном. «И этот прыжок входил составной частью в целое, в великий общий процесс — и пусть больше ничего сокрушительного при этом не произошло, она, как уже было сказано выше, подпрыгнула».

Потом, далеко откинувшись назад, он возвел глаза к потолку и долго разглядывал ржавое пятно: «Да и кто бы не захотел обзавестись неким прекрасным островом, чтобы слегка взбодриться с его помощью! На нем, пожалуй, и воздух хороший. Ну само собой, должен быть хороший, как же иначе. Малярию там уже полностью искоренили, ее там вообще и не знали никогда. Змеи там не водятся, тигры — тоже нет. Смертность резко упала, все умирают в библейском возрасте, отходят с миром — на белых простынях. Разумное правление, цветущие округа. И самое главное — там не знают денег! Ха-ха-ха, хитрец вы этакий! Но вот какой вопрос: эти люди там, наверху, они наделены свободной волей или просто кротки, покорны и управляемы, как овцы?»

«Отчего же, они наделены свободной волей, в большей степени, чем мы за этими решетками, чем мы повсюду, и в большей, чем тупые верноподданные под гнетом своих эксплуататоров».

«Но ведь ваши островитяне лишь редко оказываются в таком положении, когда эта воля им потребна. Сказав, однако: „Надо что-то предпринять“, не так ли, они совершают один прыжок, и еще один, и мир их остается таким же, как и прежде: хорошо темперированный, улаженный, а прыжок доставил им удовольствие сам по себе».

Старик засмеялся себе под нос, а падре Консальвес сердито вскинул подбородок: «Вы отделываетесь общими шутками, это всегда было легко. Что до меня, я хочу получить обратно свою свободную волю, которую пожертвовал на алтарь».

«Ладно, тогда займемся частностями. — Падре Дамиано по-бычьи выставил голову. — Вот поглядите, чем вы располагаете: то, что можно вернуть, оно покамест здесь и никуда не делось еще, — если воспользоваться вашей красивой формулой — не сгорело на жертвенном огне алтаря. Нет и нет, кто внушил вам подобные представления? Я наверняка нет. Итак, внимайте. Господь подобен умной женщине; даже когда возлюбленный клянется и божится ей: возьми мою волю, возьми мою свободу, возьми все, он на самом деле вовсе так не думает, и женщина тоже не думает, если, конечно, Бог не совсем обделил ее разумом. Рассмотрим теперь универсальную доверенность, которую выдал вам Бог, я подразумеваю вашу свободу поступков, можете смело забрать свою небесную акцию, она принадлежит вам по праву! Не забудьте только про капитал, причитающийся на вашу акцию. Этот капитал — вы сами.