Ральф Ротман - Жара

— Это ты про кого? Про меня? — Эмиль посмотрел на него оторопело. — Ну и тип же ты. А кто же тогда будет штамповать по тысяче двести порций в день?

Бернд сунул руку в кармашек рубашки и вытащил оттуда пластмассовую вилку.

— Тебя это не должно больше волновать!

Эмиль покачал головой и уставился в пивной бокал.

— Мне всегда хотелось сделать что-нибудь своими руками. А иначе зачем жить-то? Я раньше стоял на стропилах и всегда думал, — вот однажды воскресным днем ты придешь сюда со своим малышом и скажешь ему: этот угол стены выложил я. И укрепил вон ту перемычку. Но пришел старик, и мы принялись вытягивать кухню из дерьма. На душе было очень хорошо. Понимаешь? Ты сделал что-то очень полезное. Ты был нужен людям!

— Ну а теперь что? — сказал Бернд, зевая во весь рот. Он завел руку назад, сунул вилку за воротник и почесал себе спину. — Они тебя ухайдакают, выжмут из тебя все соки. Ты что думаешь, сколько прорабов и начальников отделов я перевидал, которые выкладывались сполна, отдавали последние силы? Словно речь шла о жизни и смерти. А что потом? У них еще дерьмо за ушами не просохло, которым их обдали, а они уже снова на бирже труда. И клянут всех и вся на чем свет стоит.

— Ну, слушай! — сказал Клапучек. — Эка, ты через край хватил. Эмиль никогда никому без мыла в зад не лез!

— Я и не говорил этого. Но если только все время, как последний идиот, добросовестно исполнять свой долг и делать так, как того хочет начальство… Я хочу сказать — что тебе мешает разок посачковать, поваляться на бюллетене или просто уволиться на время и получать пособие по безработице? Если трубить целый год без выходных и без отпуска, то и будешь получать одни оплеухи…

— Что ты себе позволяешь? — Эмиль гневно сверкнул глазами. — Мне пятьдесят! Что мне толку от жизни, если нет работы? Моя жена вечно болеет, дети насмехаются надо мной и ни в грош не ставят, а я, по-твоему, должен еще вдобавок утратить свою самостоятельность и сесть государству на шею, обивать пороги и зависеть от социального пособия, выпрашивать себе милостыню? Да я скорее повешусь! — Он гордо поднял голову, взглянул на Де Лоо. — А ты как думаешь?

Глаза широко раскрыты, губы сжаты, скулы дергаются, словно он без конца сжимает зубы. На бровях блестят капли пота, светлые виски тоже вспотели и потемнели, и Де Лоо вдруг ясно представил себе, как тот выглядел в юности. Он кивнул ему в ответ, но чем дольше он молчал, тем тяжелее становился взгляд Эмиля, терявшего запал, он сникал и, наконец, совсем погас. Отвернувшись от Де Лоо, Эмиль развернул в руках карты.

Бернд понюхал зубцы вилки, сунул ее снова в кармашек. Музыкальный автомат содрогнулся от синих световых всполохов, словно от вспышек молнии. Двое подвыпивших у стойки обернулись, и хозяйка, вопросительно задрав подбородок, отмахнулась от них лопаточкой, которой смахивала пену.

С улицы ввалились два человека, словно кто их силой втолкнул в дверь, причем один из них зацепился у порога оторвавшейся подметкой за коврик и чуть не упал, но удержался, ухватившись в последний момент за приятеля, за капюшон его куртки-парки. А тот обнял фонарный столб и блаженно глядел на сидящих в зале. Его волосы торчали в разные стороны, а в густой седой бороде застряли хлебные крошки и маленькое колечко лука.

— Мое вам всем!

Хозяйка кивнула. Она осторожно просунула пальцы левой руки в пышно взбитую прическу и почесала голову.

— И мое вам здрасте! А теперь кругом шагом марш и полный вперед туда, откуда прибыли, будьте так любезны!

— Ну, ясное дело, — сказал бородатый и положил своему дружку огромную лапищу на плечо. — Сейчас, сейчас… Не найдется ли у кого лишнего глоточка пивка? Мы сегодня такие чувствительные, на нас так плохо луна действует. Что скажешь, браток?

Тот ничего не ответил. Засунув кулаки в карманы засаленного пиджака, он все еще глядел на мысок своего ботинка и недоуменно качал головой. Потом поставил ногу на пятку и щелкнул оторванной подметкой, словно языком; наружу выглянули голые пальцы.

— Называется высокое немецкое качество. Можно забыть про это. Придется завтра опять шлепать в отдел социального обеспечения. Они же не… Слушай, а, собственно, как долго я их ношу?

Бородатый обернулся, поднял брови и протянул дрожащие пальцы в угол.

— Э-э, вот те на! Глянь-ка… Это же наша еда на колесах! Клаппу, кем мне быть, тебя-то как сюда занесло, живчик ты наш неугомонный? Все норовишь поближе к борделю, а? А этот шнапс чей, может, бесхозный?