Иван Сажин - Полигон

— Нечего мне сказать, голубчик мой. То, что случилось, имеет отношение только ко мне. И потому я должна уехать.

Говоря это, она следила за ним тоскующими, покорными глазами. Нерастраченный запас любви и слепой страсти толкал ее к нему, но она удерживала себя. Почти суеверно подумала: «Если нам суждено быть вместе, то так и будет. Алексей сам поймет и решит. И тогда окажутся не нужными мои объяснения».

— Не переживай, Алешенька. И не будем об этом больше. — Ее горестный тон подсказывал, что расспросы не нужны: они ни к чему не приведут, а сделают лишь хуже.

В душе у него нарастало недовольство. Но сейчас нельзя ни говорить, ни показывать этого недовольства, можно все погубить. Наконец он поднялся. Сославшись на то, что надо кое-что купить для нее, вышел из квартиры.

Ходьба уняла смятение. Мысли начали выстраиваться в логической последовательности и уже напрашивался вывод: Аня была у врача, тот сказал ей что-то нехорошее, пугающее. А поскольку врач знает о причине ее болезни, то у него можно узнать, в чем дело. «В регистратуре скажут, у кого она была, и надо сейчас же зайти в поликлинику», — решил он, и шаг его стал стремительным.

Спохватился Загоров поздно: прием в поликлинике окончился, кабинеты были почти все закрыты. Он приуныл и, задумавшись, задержался перед выходом. Пожилая женщина в темном халате делала в коридоре влажную уборку. На позднего посетителя поглядывала с явным неодобрением.

— Простите, из врачей никого нет? — спросил он ее.

— Майже никого. Он тильки Нина Кондративна затрымалась.

Нина Кондратьевна — жена Одинцова. Серьезная, независимая женщина, под стать своему мужу. Загоров колебался: обращаться к ней или не стоит?

В то время, когда он уступил Ане свою квартиру, не обошлось без пересудов. Чтобы их пресечь, в кабинет командира были приглашены представители от жен-совета, в том числе и Нина Кондратьевна. Хоть и неприятно было объясняться в присутствии женщин, майор ничего не утаил. Выслушав, Одинцов поморщился, сказал:

— Не мудрили бы, Загоров. Живите по-человечески, раз вы любите ее и она к вам приехала.

На этом и заглохло. Да, видно, не совсем. «Теперь снова начнутся сплетни, — вздохнул он. — Ну и пусть. А узнать я должен!» Набравшись решимости, подошел к указанной двери, постучал.

— Да, войдите! — донеслось из кабинета. Одинцова тоже закончила прием больных — только что отпустила последнюю посетительницу, и теперь, собрав инструмент и закрыв его в шкафчике, просматривала журнал учета. Лицо у нее с виду простоватое, курносое. Щеки с румянцем, волосы темно-русые, поседевшие на висках. Она не красила их, считая, что человек в любом возрасте должен быть самим собой.

Войдя в просторный, с ширмой в углу кабинет, Загоров тихо поздоровался и в нерешительности остановился у двери.

— Вы ко мне, Алексей Петрович? — Одинцова знала многих из сослуживцев своего мужа.

— К кому-то надо бы обратиться, — заговорил он неуверенно. На лице у него было тревожное выражение, в глазах — сухой блеск.

— Слушаю вас.

Естественно, он смущался, и потому не мог сразу сказать о деле. Но сказать надо. Иначе зачем же вошел?

— Аня посетила кого-то из врачей… И вот молчит.

— Она была у меня. — Одинцова выжидательно опустила глаза.

— У вас?.. Что с ней? Что вы ей наговорили? — Вопросы вырвались невольно, как бы сами собой. В них было столько тревоги и боли, что это вызвало улыбку на лице пожилой женщины-врача.

— Не волнуйтесь, Алексей Петрович, сейчас узнаете. Извините, я помою руки, сниму халат и закрою кабинет. По дороге домой мы с вами и поговорим. Подождите меня на улице.

Он остановился возле газона и, чтобы унять смятение, закурил. Солнце висело уже низко — вот-вот закатится. Было тихо в этот ласковый вечерний час.

Сзади послышались шаги — подошла Нина Кондратьевна в легком платье, с непокрытой головой.

— Прежде чем сказать о вашей подруге, должна задать один вопрос, — начала она и предупредила его недоуменный взгляд словами: — Вопрос к делу… Вы с этой женщиной в тех же отношениях, как тогда, когда просили поселить ее в вашей квартире?

— Да, мы давно так условились. Нас это устраивает.

— Возможно, вас это устраивает. Что касается Скороходовой, то для нее пагубна та жизнь, которую вы ей навязали.

— Не понимаю, что тут плохого.

— Сейчас поймете, — продолжала Одинцова осуждающим тоном, который не предвещал ничего хорошего. — Ваша подруга может быть нормальной и здоровой женщиной только в том случае, если будет вести семейную жизнь, рожать и воспитывать детей. В противном случае то, что произошло сегодня, станет печальной системой… У нее начались головокружения, во время работы она упала, потеряла сознание. Я нашла, что нервная система у нее на пределе. С ней может случиться что-нибудь с трагическим исходом…