Яков Шехтер - Любовь и СМЕРШ (сборник)

— У меня есть идея! — воскликнул Натан. — Когда отец на Пурим выпивает пять-шесть рюмок вина, у него развязывается язык, и он начинает говорить без умолку. Через две недели пасхальный седер, четыре бокала вина окажут свое воздействие и если…

— Да-да, — тут же подхватил глава ешива. — После афикомана я зайду вас проведать.

О-го-го, сам глава ешивы в пасхальную ночь оставляет семью и гостей и отправляется навестить одного из учеников! Великая честь! Натан даже не решился выговорить до конца свою просьбу, но глава ешивы сам произнес эти слова.

Когда около полуночи в дверь квартиры Велвла постучали, никто, кроме Натана, не понял, кто бы это мог быть.

— Пророк Элиягу пришел отпить из бокала! — восторженно завопил самый маленький из участников сейдера, прикорнувший было на коленях у мамы.

Натан бросился открывать и когда гость вошел в комнату, где вокруг длинного стола сидела вся семья Фишла, изумлению не была предела. Главу ешивы хорошо знали в Бней-Браке, но никому и в голову не могло прийти увидеть его рядом с собой за столом. От оказанной ему великой чести Мотл размяк, поплыл, расчувствовался и когда раввин прямо попросил рассказать, что за неприятность произошла между ним Ханохом Вайнштейном, тяжело вздохнул и пустился в повествование.

— Неприятность! О, если бы все начиналось и заканчивалось этим словом, я бы давно уже забыл о существовании этого человека. Долгими зимними ночами, когда дождь неумолчно стучит в окно, напоминая ту осень в Шауляе, гетто встает перед моими глазами я и не могу заснуть до утра. Сейчас вы все поймете.

Мотл протянул руку, чтобы налить себе вина, но, вспомнив о съеденном афикомане, резко отвел ее в сторону.

— В гетто катастрофически не хватало места. Тысячи людей заполонили несколько улиц. В каждой квартире ютились три а то и четыре десятка человек. Я с сыном Иосифом оказался в комнате с девятью соседями. Моя жена со старшей дочкой в середине июня отправилась на воды в Бирштонас, а я с младшеньким должны были присоединиться к ним в конце месяца. Пятнадцатого июня сорок первого года я посадил их на автобус и с тех пор никогда не видел. Эх!

Велвл резко махнул рукой, словно отгоняя видение, помолчал с полминуты и продолжил.

— Акции в гетто начались со стариков и детей. Забирали самых слабых. Якобы перевозили в более удобные для жизни лагеря. Но мы то знали правду. Только странное это было знание. С одной стороны, понимали, что их увозят на расстрел, а с другой боялись себе признаться в этом и сами передавали слухи, распускаемые немцами. Мол, один из знакомых литовцев ездил в Клайпеду и по дороге видел огромный полевой госпиталь для стариков и детей. Их там кормят белым хлебом, выдают молоко и даже масло, но только по специальным карточкам, поэтому документы нужно не терять, а хранить как зеницу ока, ведь без них карточки не получить. И другие глупости, которым мы верили. Хотели верить и верили.

Но своего сынишку я от акций прятал. Вы спросите, как можно укрыть ребенка в комнате, где живет десять человек? А очень просто, руки у меня на всякую работу хорошо прилажены, я опустил деревянный потолок на полметра ниже и Йоселе, когда начиналась акция, прятался в щель, между перекрытием и потолком. Хоть ему было всего шесть лет, но он уже все понимал. Ого, он больше, чем понимал, благодаря ему мы не умерли от голода!

В домике напротив нас жила важная птица. Один подлый еврей, токарь по специальности, работал на каком-то особо точном станке, и вытачивал для немцев детали для детонаторов. Он был им так нужен, что его круглосуточно охраняли два литовских полицая. Они жили вместе с ним в этом домике, утром провожали токаря на работу, а вечером приводили обратно. Он занимал одну комнату, полицаи вторую, а в третьей они хранили еду и ужинали. Каждый день напивались, орали песни, безобразничали. Вокруг люди умирали от голода, а у этих обжорство и самогон.

На дверь в дом они вешали большой замок, и комната, где хранилась еда, тоже запиралась на ключ. Окно в комнату закрыли железной решеткой, в общем, постарались, чтобы никто до их продуктов не мог добраться. Только мой Йоселе в свои шесть лет ухитрялся протискиваться между прутьями, залезал через открытую форточку в комнату и таскал у литовцев еду.

Много он не брал, по чуть-чуть, чтобы не заметили, но даже того хватало: женщины варили суп и жидкую кашу и делили на всех обитателей комнаты. Поэтому когда к нам приходили с обыском, и Йоселе забирался в свое убежище, соседи молчали.